Неформал

В общем, весь следующий день мы вместе были. Абакум специально для этого отца в катакомбах в карауле оставил. А катакомбы эти находились под Троицким лесопарком. Катакомбы были такие старые, что бюреры про это подземелье и не знали. Народу в общине жило немного, человек двадцать, еду доставали где-то на поверхности, думаю, часть, наверное, была пожертвованиями от разных людей, кто христианам сочувствовал, а какая-то часть, возможно, и от продажи контрабанды шла. Ну с сигаретами или спиртным они особо не связывались, а вот чай, специи, кофе — это да. Канализация тут была, а воду брали с подземных колодцев. В общем, жить было можно, если бы не бюреры: они за конви охотились и днем, и ночью. Иногда и отстреливаться приходилось, надо же было как-то семьи защищать. Здесь ведь и женщины жили, и детишки маленькие. В переходах, конечно, сторожки́ везде стояли, а еще караулы: человек лучше электроники, к тому же отец рассказал, что в последнее время бюреры стали использовать специальных полимерных роботов, на которых сторожки́ не срабатывают. Их раньше для спасательных работ использовали, но то было раньше. Бюреры давно стали этих роботов использовать, чтобы конви искать. Они такие плоские, что могут в любую щель пролезть, а потом на ножки свои пластиково-гелевые встают и дальше идут. Они и по стенам ходят. Так что иногда приходилось сниматься с обжитых мест и отходить на другие стоянки. Где эти стоянки, отец мне не рассказал. Да и правильно: меньше знаешь, меньше бюрерам расскажешь, в случае чего.

А еще отец рассказал, что бюреры охотятся не на Лохматого. Ну то есть они и Абакуму, конечно, были бы рады, если бы его схватили, но охотились они не за ним. Охотились они за каким-то священником, отцом Евлампием. Отец обещал, что когда-нибудь он мне его покажет. Я так понял, что этот священник был бюрерам, как кость в горле. Все время умудрялся от них уходить. Только они церковь где-нибудь в катакомбах захватят, думают, что он там, а он по тайному ходу уже в другую ушел. И никто, главное, не знает, где этот новый храм расположен. А потом конви на этот храм обязательно наткнутся, и снова все к отцу Евлампию стекаются. Кто за едой идет, кто за советом, но главное, конечно, что он всех знал, всех помнил и во всех вопросах жизни наставником служил. Говорили, что он один из оставшихся здесь, на Земле прозорливых старцев. Вот Господь его и хранил…

А я все слушал и удивлялся, мне все это таким знакомым и родным казалось, что даже не по себе становилось иногда. Мне конечно, возле отца хорошо было, но все же как-то тревожно. Мне же десять лет подряд долдонили, что конви — это отбросы общества, живут одной ненавистью ко всему человечеству. А они вон как живут: за товарища жизнь отдать — принцип. Стал я отца расспрашивать как это так: жизнь отдать? Ведь жизнь — это же главное, что у человека есть. Как ее отдавать-то? А он мне и отвечает:

— Это там, наверху, главное, что у человека есть — это жизнь земная. Вот они и готовы друг другу глотки перегрызть, лишь бы прожить ее в тепле и в комфорте. Да и верно, нету больше у них ничего, нищие они в этом смысле. Проживут дни свои в этом клубе, как ты там его называл: «Небеса обетованные»? Ну вот, проживут они на «небесах» этих, дергаясь да прыгая, да дурь всякую принимая и друг с дружкой у корыта толкаясь, да и помрут. И будет им только «тьма и скрежет зубовный». А нас новая жизнь ждет. Ты представляешь себе вечность? А ведь она будет… И если тебя ждет вечность, можно же потерпеть всего несколько лет?

Я его слушаю, верю и не верю. Привык уже, что просто так люди друг для друга ничего не делают, а если и делают, то только для того, чтобы перед другими выпендриться или тебя унизить. Но с другой стороны понимаю: вытащили меня вот эти ребята из такой передряги, из которой я сам бы никогда не выбрался. За просто так вытащили. И отцу все это время помогали за просто так. Че с него взять-то? С него, как и с меня, взять нечего. Нищие мы. Зато вместе. Это я тогда так думал. Не знал я еще, что нам совсем ничего оставалось.

А еще я спросил отца, почему все говорят, что конви — ненормальные, которые только того и ждут, чтобы конец света пришел?

А он волосы мне на затылке взъерошил, улыбнулся и говорит:

— Это они боятся, что Господь свергнет этого ихнего наипервейшего и всех на свой суд призовет. А нам-то чего боятся? Мы об этом каждый день молимся: «Да приидет царствие Твое и да сбудется воля Твоя…» Тогда же царствие придет не это — от князя тьмы, а Божие! Наше. Где добро победило! Там не будет этих твоих… как их… ираид и ромбергов… Там только те будут, кто сердцем чист, а душою — светел. Понял?

Я, конечно, не все понял, но говорил он так, что верить хотелось. Не так, как Ираида или даже Натали там или Ромберг. Он говорил так… С верой и с любовью…