Нефть!

Огонь был разведен, картофель весело кипел в горшке, банка с консервами была открыта, а мясо уже шипело на сковородке. Отец стряпал – это было благородное занятие, – а Банни хлопотал вокруг, расставляя посуду на непромокаемой покрышке, служившей во время еды скатертью без стола. Когда мясо было готово, отец разбил яйца о край кастрюли, вылил на сковородку и сделал глазунью. Потом было подано козье молоко – вкусное, густое и холодное. На запах его не обращали внимания, убеждая себя, что это романтично. Молоко было налито в алюминиевые чашки, составлявшие часть лагерного снаряжения. Кроме того, была подана тарелка сотового цветочного меда, душистого и коричневого, принесенного Руфью.

Отец пригласил семейство Уоткинсов поужинать с ними, но старик отказался: спасибо, они все уже поели. Тогда отец попросил их, по крайней мере, сесть, так как вряд ли им удобно стоять.

В ответ на это Эли, три девочки и присоединившаяся к ним мать уселись на камнях на почтительном расстоянии от огня; мистер Уоткинс сел на камень несколько ближе, и, в то время как отец ужинал, они болтали о состоянии погоды, об урожае и о том, какова жизнь здесь, на холмах.

Покончив с едой, Банни с отцом растянулись на одеялах, чувствуя себя хорошо и удобно. Мистер Уоткинс сказал, что Эли может помочь раскрыть палатку, но отец снова отказался от его услуг, говоря, что дело это чрезвычайно несложное и отнимет у них мало времени. Тогда Уоткинс предложил услуги одной из девочек – вымыть им посуду, на что отец изъявил согласие. Банни собрал сковороды и тарелки, а девочка, средняя по возрасту, по имени Мели, унесла их в дом. Они снова немного поболтали, причем Банни заметил, как ловко начинает осваиваться отец с этим семейством, снискивая себе его доверие. Потом наступила пауза – критический момент для знакомства, – после которой Абель Уоткинс спросил торжественным и прочувствованным, не похожим на обычный голосом:

– Брат, могу ли я задать вам личный вопрос?

– Конечно, – ответил Росс.

– Брат, спасены ли вы?

Банни затаил дыхание: ему припомнились слова Пола о том, что мистер Уоткинс имел обыкновение, услыхав что-нибудь противоречащее его религии, громко молиться и впадать в религиозный транс. Банни уже раньше рассказывал об этом отцу, и тот, очевидно, сообразил, что нужно делать. Он ответил тоном, не менее торжественным:

– Да, брат, мы спасены.

– Омыты ли вы кровью?

– Да, брат, мы омыты.

– К какой церкви вы принадлежите, брат?

– Она называется церковью Истинного Слова.

Пауза.

– Я не знаю, в чем состоит ваше учение, – сказал мистер Уоткинс.

– Мне очень жаль, – ответил отец, – я с удовольствием изложил бы его вам, но нам запрещено говорить о нашей вере с незнакомыми.

– Но, брат, – мистера Уоткинса это, очевидно, изумило, – в Священном Писании сказано: «Господь призвал нас, чтобы проповедовать Евангелие», и еще: «Евангелие должно быть распространено между всеми народами».

– Брат, – продолжал отец с той же глубокой серьезностью, – я это понимаю. Но по нашему вероучению мы должны прежде познать людей в дружбе, а потом говорить с ними о религии. Все мы должны уважать чужие убеждения.

– Так, брат, – согласился мистер Уоткинс, и его голос заметно упал. Было очевидно, что он не знает, что сказать дальше. Он взглянул на членов своей семьи, как бы ища у них поддержки, но они до сих пор не произнесли еще ни одного слова, за исключением: «Да, папа» – в ответ на его приказания.

Тогда Росс счел нужным рассеять недоумение:

– Мы приехали сюда поохотиться на перепелок: я слыхал, что здесь их много.

IV

Стало так холодно, что небольшой костер уже не согревал. Тогда семейство Уоткинсов удалилось, а Банни с отцом раскрыли палатку, убрали в нее пожитки, и Банни принялся за свою работу – надувание матраца. Ночь была звездная, и они расположились на ночлег под открытым небом; сняв ботинки и верхнее платье, они торопливо залезли под одеяла, – от эдакого холода запрыгаешь! Банни свернулся в комочек и лежал, ощущая на лбу дуновение ночной прохлады.

– Послушай, папочка, – вдруг спросил он, – что такое церковь Истинного Слова?

Отец засмеялся:

– Бедный старый безумец! Нужно же было как-нибудь его сбить!

Они тихо лежали, и дыхание отца скоро стало равномерным и глубоким. Но мальчик, несмотря на усталость, заснул не сразу. Он лежал и раздумывал. Кодекс отца был совершенно иной, чем тот, которому решил следовать Банни. Отец мог солгать, если считал это необходимым, доказывая, что при некоторых обстоятельствах люди не могут говорить правду и даже иногда не имеют на это права. И однако, было совершенно ясно, что отцу не хотелось, чтобы сам Банни следовал этому кодексу. Он мог попросить Банни умолчать, но никогда не принудил бы его сказать неправду, и, как правило, когда отцу необходимо было солгать, он всегда делал это в отсутствие Банни.

Было и еще множество вещей в этом роде, – так, например, отец курил сигары, а иногда пил вино, но он ни за что не хотел, чтобы Банни курил и пил. Это было странно.