Нефть в наших жилах

Подпрыгивая на гребнях волн, глотая воду из серебристого веера брызг, летящих на неё, отплевываясь и радостно чертыхаясь, неслась она по поверхности моря, буксируемая двумя большими умными рыбами… Дельфины прыгали, ныряли и снова взлетали над водой, довольно высоко, — Холли, вероятно, стоило немалого труда удерживаться на своем утлом суденышке — но чем сложнее, тем веселей забава — дельфины чувствовали это и нисколько не переживали за свою отважную пассажирку — так они плавали вместе — если дельфинам всё-таки доводилось ронять Холли, они заботливо возвращались за нею, и снова терпеливо ждали, покуда она попрочнее усядется в седло.

Селия, стоящая на палубе дрейфующего по волнам катера, задумчиво наблюдала за забавами своей подруги из-под козырька смуглой ладони. Нежный морской ветер трепал на ней белый хлопковый сарафан на бретельках, нагло задирал короткий подол, открывая умопомрачительные бедра, крепкие, гладкие, словно выточенные из темной полированной древесины.

— Пошли купаться! — Холли, подплыв к борту катера, поманила подругу.

В прозрачной воде она была похожа на лягушонка, смешно перебирающего худенькими лапками.

Солнце поднималось быстро и припекало, по палубе уже горячо было ходить босыми ногами, как по доскам в бане. Селия, будто бы нехотя стянув с плеч бретельки, одним движением уронила сарафан к ногам, грациозно вышла из его сливочно-пышного облачка и приблизилась к борту.

— Какая же ты красивая, — Холли плыла на спине, любуясь стройным силуэтом молодой женщины в катере, — ты идеальна… С тебя бы рисовать ангелис, что стоят у трона Всеблагой!

Солнце всходило над головой Селии — точно ослепительная бриллиантовая корона.

— Да брось ты, Холли, — улыбнувшись краем губ, будто бы смущенно, она подняла руки и скрестив их на груди, прикрыла крупные тёмные жемчужины сосков.

— Я практически уверена, что похищение твоего жениха — политический заказ. По своей воле ни один мужчина не сбежит от такого счастья. Ну… Невозможно это!

— Ты не знаешь меня, — сказала Селия.

Она поднялась на нос катера, прошлась по нему, раскинув для равновесия руки, и перешагнув низенький бортик, солдатиком прыгнула в море.

Холли нырнула следом. Под водой волосы Селии изгибались и шевелились, будто пламя черного костра. Поднимаясь к поверхности, она энергично работала длинными сильными ногами. Вынырнув, протерла лицо ладонями. Мокрые волосы плотной тканью, как мужская накидка, накрыли её голову и плечи.

Выплыв рядом, Холли в шутку брызнула Селии в лицо. Та фыркнула, рассмеялась. Они принялись потешно бороться в воде, и Холли в какой-то момент обняла Селию, по-особенному обняла, ласково и жадно, прижав к себе, как желанного юношу… Её руки скользнули по мокрому телу молодой женщины, задержались на талии, воровато погладили бедра. Селия, конечно, это заметила, она удивилась, растерялась, сделала вид, будто ничего не произошло. Может быть, показалось? Хотя от внезапной ласки, в животе у неё приятно потяжелело, и невесомые пальцы незримого пианиста пробежались по клавишам позвоночника…

6

Прошло почти три месяца с тех пор, как Тати и Кузьма воссоединились в своей украденной гонимой опасной и оттого по-особенному сладкой любви. Они постоянно находились рядом, но спокойных моментов, когда можно было, ни о чём не думая, радоваться близости друг друга, выпадало на их долю в действительности очень мало — в том, вероятно, и крылась подлая биологическая тайна яркости их романа, — редкие минуты слияния наполнялись такой ослепительной остротой чувств, что Тати сознавалась себе — ни с одним мужчиной ей не приходилось праздновать жизнь более расточительно и пышно.

В Кузьме её стараниями раскрылся необычайно чуткий и ласковый любовник.

«Девственник подобен белому листу, на котором ты навсегда оставляешь отпечаток себя, своих уникальных предпочтений, неповторимых секретов своего тела; он изучает тебя, он запоминает тебя, и твои привычки становятся основой его умений; ни один мужчина не доставит тебе больше приятных мгновений, чем тот, что получил впервые любовь из твоих рук… Именно поэтому принято у нас брать в мужья невинных юношей, а отнюдь не потому, что наличие у мужа других дам в прошлом может как-то оскорбить достоинство жены». Так писала в своём бестселлере «Женщина. Раба и повелительница инстинкта» великая опальная Афина Тьюри.

«Золотые слова!» — могла бы воскликнуть Тати. Восторженно и жертвенно принадлежал Кузьма своей первой женщине, стараясь не только исполнить, но и предвосхитить ее желания. Но имелся и минус: отдаваясь самозабвенно, темпераментный южнокровный парнишка требовал того же и от Тати.