Негасимое пламя (СИ)

Старый пустырь никуда не делся, словно неведомый морок укрывал его от взгляда городских властей. Разве что трубы подновили: в грязно-бурых отсветах электрического зарева они горделиво поблёскивали новенькой оцинкованной сталью. Верховский медленно двинулся вдоль серебряной змеи. Похоже, его проклятие начало сбываться ещё до того, как было наложено: затея с самого начала казалась не столько безнадёжной, сколько безрассудной. Впрочем, со своими-то возможностями он не мог придумать ничего лучше.

Место он узнал. Не сумел бы сказать, по каким именно приметам; может быть, просто по тому, как идеально вписались бы в этот клочок пространства давно потухший костёр, хромоногое полусгнившее кресло и нахохлившиеся от холода фигуры одетых в обноски бродяг. Амулет-детектор слабо осветился красным; похоже, Феликс всё же ждал, что прежний знакомец сюда заявится. Приблизившись к трубе, Верховский вынул из кармана лист бумаги и аккуратно заткнул под металлическую обшивку – снизу, над самой кромкой слежавшегося снега, туда, где бродяги когда-то прятали добытые неправедным трудом купюры. В записке было всего несколько слов: «Хочу тебя выслушать. Выбери время и место. Оперуполномоченный Ноготь». Соорудив собственную сигнальную цепочку поверх чужой, он отступил на несколько шагов и задержался на минуту-другую, прежде чем уйти. На месте Феликса он выждал бы для надёжности пару часов, прежде чем мчаться проверять сработавшие чары.

Но рано или поздно непременно явился бы.

XXVI. Чуждое

Голоса возникали вместе с болью и пропадали сами по себе. Они не были знакомыми, а может, и вовсе не принадлежали людям. Слова сливались в причудливую мешанину и вряд ли имели смысл. Как рокот речного течения или стрёкот кузнечиков. Как потрескивание сухих поленьев в жарком зеве печи. Или в костре. В огромном костре, вроде тех, что зажигают в Вельгорову ночь.

Почему так долго?

Он был бы не прочь умереть в беспамятстве, но, должно, не заслужил такой милости. Кто-то намеренно дразнил угнездившуюся в меркнущем разуме боль; терпеть её было несложно, ведь ничего иного не оставалось. Иногда, когда становилось совсем мучительно, вновь возникал голос – тихий и, кажется, жалостливый. А потом пропадало всё.

Такая вспышка однажды выхватила его из забытья, прорвав спасительную сонную черноту. Он уловил рядом короткое движение: гибкая тень пугливо отпрянула, зашелестев невесомой тканью. Женщина, незнакомая, странно одетая. В дрожащих руках она комкала тряпицу, резко пахнущую чем-то травяным. Негромкий взволнованный голос торопливо заговорил на чужом языке, похожем на птичий щебет.

– Я не…

Он слишком долго молчал. Вместо слов выходил один только невнятный хрип. Бесплотная прежде боль стремительно обретала контуры; теперь, когда стали повиноваться мышцы, хотелось выть и корчиться. Нельзя. Нет смысла. Надо пытаться думать.

Женщина боязливо приблизилась. За её спиной выступали из мрака тонкие каменные колонны, расписанные синим и зелёным; своды, которые они поддерживали, терялись в темноте. Колющий глаза свет исходил от масляной лампы рядом с постелью. Наверное, сейчас ночь. Или здесь нет окон…

– Кто ты? – с трудом выговорил Яр пересохшими губами. – Где я?

Женщина склонила голову к плечу и что-то спросила в ответ. Он не понял ни слова. Её лицо наполовину скрывала тонкая вуаль; Яр видел лишь раскосые глаза и прямые тонкие брови. Бесполезно: она не скажет ничего путного…

– Пить, – произнёс Яр, как сумел, отчётливо. Должна ведь она понять хотя бы это… – Дай… воды.

– Во-ды, – певуче повторила женщина и проворно метнулась куда-то в глубь комнаты.

Яр проводил её взглядом; движения глаз отдавались в висках тянущей болью. У дальней стены, изукрашенной замысловатыми узорами, на резном столике стояли в ряд золочёные кувшины – должно, не только с водой. Здесь всё так и дышит роскошью, какая не снилась даже ильгодским князьям. Это что, последняя милость перед торжественным публичным сожжением?

Украшенную бирюзой чашу ему поднесли почтительно, с земным поклоном. Яр, поколебавшись, взял. Что-то глубоко неправильное было в этом подобострастном унижении человека перед человеком. Драгану оказывали почести, но выглядели они совсем не так…

– Много знаешь по-нашему?

Женщина настороженно вскинула голову, но, разумеется, ничего не сказала.

– Есть тут ещё кто-нибудь? – Яр тщетно подождал ответа, потом из упрямства продолжил: – Кто меня сюда притащил? Что это за место? Давно я здесь?

Проклятье, должна она знать хоть пару слов!.. Тёмные глаза над вуалью смотрели по-прежнему недоумённо. Яр на пару мгновений устало опустил веки. Взбаламученные мысли никак не желали перетекать во что-то полезное.

– Не понимаешь, – он невольно усмехнулся. Таких задачек на его долю ещё не выпадало, а голова, как назло, отказывается соображать. – Ладно. Утром позови кого-то, кто говорит по-ильгодски. Утром, – он кивнул на плотно сомкнутые ставни, – когда взойдёт солнце.