Негатив положительного героя

Утром он нажимал третью клавишу, и почти сразу же на экране возникал покачивающийся нос корабля и, весь в космах и пене, простор Океан-Океаныча. За завтраком в большом, от борта к борту, зале ресторана «Мавритания» множество других генных структур, не проявляя никаких признаков раскаяния, нагружались круасанами и яичницами, да и сам он, если судить по отражению в зеркалах, был в равной степени беспечен. По радио бодрый голос капитана сообщал обстановку: «…Ветер по-прежнему сильный… Мы находимся всего лишь в ста сорока милях от места гибели «Титаника»… Желаю приятного путешествия!»

Через два дня ветер стих, и капитан Бартон-Джонсон с меньшей бодростью, но все-таки не без удовольствия объявил, что теперь господа пассажиры могут почувствовать то, что называется «океанской зыбью», то есть просто шевеление многокилометровых пластов глубины. Еще через пару дней он, почти уже потухшим голосом, довел до сведения, что судно вступает в спокойные воды европейского шельфа и ему больше нечего сообщить. А вот сейчас бы самое время подняться из вод какому-нибудь чудовищу величиной с весь Нью-Йорк, подумал тогда Святослав Николаевич. Вы, капитан, очевидно, догадываетесь, что океан населен не только удовольствиями, но и кошмарами, не так ли?

Итак, определив трех кандидатов на роль главного героя этого неторопливо, как и все плавание, развивающегося рассказа PhD, QE₂ and H,O, мы теперь подходим к моменту, когда нужно несколькими штрихами пера и шлепками красок обрисовать массовку, то есть человеческую массу, скопившуюся среди просторов Атлантики.

Однажды, в штормовую ночь, Святослав Николаевич заблудился. Направляясь к корме в сторону варьете и торговых рядов, он оказался в носовой части, в холле «Виктория», или как его там. Вдруг по накреняющимся полам вы входите в сверкающий люстрами зал и оказываетесь в толпе богачей. Капитан дает бал пассажирам верхних деков. Разносят Dom Perignone. Ровный гул хорошо темперированных голосов. Вспышки фарфоровых улыбок. Высокие плечи дам прикрыты драгоценными мехами. Оркестр играет «Звездную пыль». Кавалеры в идеально сшитых таксидо, нежнейшим образом приобняв подруг, раскачиваются под серебристые звуки. Гаснут люстры, начинают блуждать цветные лучи, под ними вспыхивают драгоценности и приоткрытые со сдержанной страстью рты семидесятилетних красавиц, высвечиваются белоснежные виски и загорелые подбородки мастеров гольфа, аксельбанты офицеров корабля и эполеты капитана.

Стоя у стены в роли незваного гостя, Святослав Николаевич думал: «Вот оно, воплощение моих юношеских атлантических бредней! Вот в чем я должен раскаиваться: я жил возле ГУЛАГа, а грезил трансокеанскими пароходами! Всю жизнь проволочился посреди юдоли и маразма, а собирал данхилловские трубки. Теперь увидел воочию воплощение «звездной пыли», и все оказалось фальшивкой: зубы, кожи, очи, плечи, а самым фальшивым в этой толпе, очевидно, являюсь я, незваный гость.

Все-таки эти искусственные красавицы и красавцы – народ, в сущности, простой, всю жизнь верный своей «американской мечте», всем этим их good life, high life, или там это их вездесущее what money can buy [17], в них есть естественность, нечто вечное, как гены, им не в чем раскаиваться, за их плечами труд и успех или просто успех без труда, ловкость, напор, просто наследство, в конце концов, все включено в их простую схему. А тебе-то какое до всего этого дело, беглец из советской лепры? Ты всю жизнь убегал, но это не значит, что ты прибежал к цели. Может быть, и эта свеженькая мысль о раскаянии суть не что иное, как оправдание нового бегства?»

Среди пассажиров «Елизаветы» одиноких путешественников было мало, и для них заботливый экипаж выделял особые столы в ресторанах, чтобы можно было обзавестись компанией. Так и Корбут оказался в «Мавритании» за одним столом с четырьмя другими одиночками. Читателю, возможно, захочется хоть что-нибудь узнать об этих людях еще до того, как начнется действие. Ну что ж, извольте.

Главой стола тут оказалась Дороти Вулф из Нью-Йорка, женщина весьма «продвинутого», как она выражалась с улыбкой, возраста. Родители ее на волне великой эмиграции, форсировав ту же самую воду в обратном направлении, перед Первой мировой войной прибыли на Манхэттен из Волыни.