Неинтересный человек

Наконец Щеточкин решил, что можно отправляться. Положил в карман блокнот, несколько карандашей на случай, если откажет автоматическая ручка, запер ящики стола и сказал, стараясь принять сосредоточенный вид:

— Михаил Максимович, я поехал на фабрику.

— Хорошо, — равнодушно отозвался заместитель заведующего.

Троллейбус остановился на большой площади. Вниз, к фабрике, уходил широкий бульвар. Недавно посаженные деревца, покрытые зелеными листочками, показались Щеточкину сказочно-красивыми; он подумал, не начать ли очерк с описания этих деревьев. Как-то он слышал от Волкова, что тот заранее намечает сюжеты своих очерков, а потом уже подбирает нужный материал. Но пока Щеточкин не знал, о чем он будет писать.

Он миновал большие корпуса фабрики, разыскал нужную улицу. Вдоль нее стояли многоэтажные, без всяких архитектурных украшений дома, какие строились в конце двадцатых и начале тридцатых годов. Адрес он помнил наизусть, но, дойдя до дома, на всякий случай вынул блокнот и еще раз проверил номер. Поднялся на четвертый этаж, позвонил. Дверь открыл мужчина лет тридцати пяти, без пиджака, в клетчатой рубашке.

— Товарища Финохину можно видеть? — спросил Щеточкин и торопливо добавил: — Я из редакции.

— Проходите. — Мужчина обернулся в сторону полуоткрытой двери и крикнул: — Клава, к тебе! — Оставив Щеточкина одного, он ушел в другую комнату.

Из двери вышла молодая женщина. Волосы ее были уложены в замысловатую прическу. Немного вздернутый нос не портил ее лица, а, наоборот, придавал ему миловидность. Гладко сшитое черное платье подчеркивало стройность фигуры.

— Клавдия Финохина, — сказала она, протягивая руку.

— Я из редакции, — повторил Щеточкин и только потом вспомнил, что забыл назвать свою фамилию.

— Мне говорили в парткоме, — спокойно ответила женщина. — Заходите.

Щеточкин ожидал увидеть старую женщину: ведь редактор говорил, что она хорошо учит молодежь. По дороге он обдумывал, как нарисовать в очерке портрет старой ткачихи.

Клавдия села к столу, пододвинув стул для Щеточкина.

— На фабрику я пришла шестнадцатилетней девчонкой, — начала она, не ожидая вопросов, и сразу можно было понять, что уже много раз приходилось ей рассказывать о себе. — Окончила до этого семь классов, тут же, в нашем районе. И мать моя и отец тоже на этой фабрике работали. Так что я потомственная ткачиха. — Она улыбнулась. Рассказ ее тек ровно. Она говорила и о неудачах, и о своих наставницах — старых ткачихах, — и о первой попытке перейти на шесть станков вместо четырех, и о подругах, тоже ставших знатными ткачихами. Щеточкин едва успевал записывать.

Так же подробно рассказала она о своей общественной работе, о поездке в страны народной демократии. Подошла к письменному столику, стоявшему в углу у окна, достала пачку писем с разноцветными марками, положила их перед Щеточкиным:

— Посмотрите, может быть, используете. Это письма моих зарубежных друзей.

Щеточкин уже исписал больше половины блокнота, когда Финохина глянула на ручные золотые часы и сказала извиняющимся тоном:

— Я сегодня иду в театр. Хватит вам материала для очерка?

— Да, спасибо, — ответил Щеточкин; ему казалось, что он открыл неоценимый клад. Какой замечательный материал в его блокноте! — Спасибо! Вы так хорошо о себе рассказали!

Она улыбнулась в ответ, протянула руку и проводила до двери. Когда Щеточкин надевал в передней пальто, туда вышел мужчина, который открывал ему дверь. У него были усталые и очень грустные глаза. Увидев Щеточкина, он поспешно ушел в комнату.

По дороге в редакцию Щеточкин обдумывал начало очерка, тут же отвергая один вариант за другим. Начать с описания внешности героини? Или с ее пребывания в одной из стран народной демократии? Или с ее прихода в цех шестнадцатилетним подростком? Или с чтения ею писем от зарубежных друзей?

Он стремительно вбежал в редакцию, сбросил пальто. В отделе сидел один только Волков; он дописывал очерк, перо быстро бежало по бумаге. Волков поднял голову и тут же молча углубился в работу. Рассказать об успехе было некому.

Щеточкин в раздумье прошелся по комнате, потом сел за свой стол, вынул блокнот, стал перечитывать записи. Он надеялся, что Волков все же заговорит с ним, расспросит, но тот весь ушел в писание.

Щеточкин отпер стол, достал пачку бумаги, положил перед собой. Подумал, написал заголовок «Ткачиха». Подчеркнул двумя чертами, радостно улыбнулся. Еще вчера он только правил заметки, а сегодня пишет очерк по заданию самого редактора. Снова стал перелистывать блокнот.

Вошла Катя и спросила Волкова шепотом, словно так она ему меньше мешала:

— Алеша, скоро вы кончите очерк? — В редакции все, даже молоденькая Катя, называли Волкова по имени, несмотря на его солидный возраст. — Петр Николаевич уже третий раз спрашивает, сдан ли он на машинку.

— Сейчас, сейчас, — забормотал Волков. — Подождите, Катюша, минутку. — Он дописал страницу, протянул ее Кате и сказал просительно: — Занесите по дороге на машинку. Я сейчас допишу. Два абзаца осталось, честное слово!

Катя ушла с шелестящей в руке страницей, а Волков снова начал торопливо писать.