Нейроны льда

Старая нянька Бубниха, не умеющая написать заявление без орфографических ошибок, но заслужившая многократные поощрения начальства за приносимые сплетни, слухи и факты, перемешенные в дичайших пропорциях была в тот день немного скромнее обычного из-за повышенного артериального давления, что не мешало ей интересоваться всеми и вся. Ровесница Правищевой, Бубниха была в глазах заведующей символом давно ушедших советских времён: когда обе они были моложе и надежды на пристальное мужское внимание были ещё живы.

– Заседание кривоногих пенсионерок объявляю открытым, – сказала Герда Николаевна, мрачно созерцая Бубниху. Мгновением позже в дверях появился Фрол. В облегающем джемпере он был очень хорош для своих пятидесяти, и у Герды Николаевны чуть не слетело с языка крепкое словцо. Положа руку на сердце, половина воспитателей «Ивана Царевича», отделавшись от последних детей в вечернюю смену, с удовольствием крыли матом скучную жизнь с болезнями и анализами, самодуру Правищеву с её оригинальными идеями посадить виноград в ноябре или подстричь ножницами травку на газоне, потому что бензин для газонокосилки – непозволительная роскошь. Сейчас же, перебирая в уме подходящие ругательства, Герда Николаевна испытывала совершенно забытое ею эстетическое удовольствие – разглядывать спину и ягодицы мужика, настоящего нормального самца, упёртого, злого, умного. «***, как же он двигает задом», – размышляла пожилая воспитательница, утирая пот со лба: переодевание малых деток в шестьдесят пять лет – это тебе не шутка!

– Эй! Куда? Вам кто разрешал?! – Поскакала вслед за Фролом хромоногая Бубниха. Бдительное соблюдение «приличий» (не всех, конечно) являлось для Бубнихи неиссякаемым источником информации – прежде, чем оговорить человека, следует позаботиться о правдоподобии собственной лжи.

– Отъе**сь! – Шикнула на неё Герда Николаевна вполголоса. Дети всё равно орали, занимаясь каждый своими игрушками. – За обедом иди, коровушка! Двадцать минут, а ты всё телишься.

– Посторонний ходит, а мне и слова не скажи, – со злым лицом, гремя эмалированной кастрюлей для винегрета и эмалированным ведром для борща, Бубниха поковыляла к раздевалке, через которую неизменный маршрут вёл к лестнице, по коридору первого этажа, мимо кабинета Кузяцкой и на кухню.

– Дети, – зычный голос Герды Николаевны огласил группу. – Быстро сели на стулья! Игрушки положили на место! Миша, отнеси пистолетик на полку. Соня, поправь сзади платье. Илюшка, иди сморкаться. Семён, унеси своего динозавра в шкафчик.

Шум и детская суета не умолкали, в группе присутствовало двадцать шесть малышей – идеальная тишина здесь наступит в одном случае: детей разберут по домам.

– А теперь, мои дорогие, – добавила металла в голос Герда Николаевна. – Я буду читать вам сказку.

Дети снова загомонили. Конечно, они станут перебивать её на каждой реплике, на то они и дети. Герда Николаевна улыбнулась.

Фрол быстро вошёл в пропахшую влажностью, навязчивой имитацией сирени и толчёным мелом комнату, именуемую спальней. Влажностью здесь пахло даже летом, а мел и дешёвая сирень шибали в нос от свежих наволочек – после стирки бюджетным порошком, который покупали только детские дома и детские сады, одинокие пенсионеры и те могли позволить себе стирать чем-то получше.

Пространство возле стен занимали покосившиеся тумбы с выдвижными кроватками (Бубниха именовала их гробами), на двух подоконниках и в каждом углу громоздились разнокалиберные коробки из-под обуви, из-под телевизора, из-под микроволновки и ещё узлы с какими-то тряпками. Одинаковые наволочки на детских постельках имели весёлый узор, но все до единой выцвели от долгого использования. Анисия сидела на письменном столе – странно было видеть хороший, вполне себе исправный письменный стол посреди всего этого сумбурного склада ветоши. Силуэт Анисии, узкий и прямой, обведённый чёрным, перечёркивал смысл того балагана, что видел недавно Фрол: он знал – она не верила тому, что делала и не собиралась верить в то, что будет вынуждена делать завтра. И она не первый месяц давилась здесь блевотиной повседневной работы и в этом определённо чувствовалось упрямое движение к некоей скрытой цели.

– Я хотел бы вам помешать, – галантно начал он, но выронил главную мысль, когда почувствовал запах коньяка.

На коленях воспитательница держала, будто грея в ладонях, пластиковую чашку от игрушечного сервиза с мордашкой гномика на боку, внутри покачивалась драгоценная масса жидкого янтаря.

– Вам налить? – спросила она, не поворачивая головы.

Он взял её руку с чашечкой, поднёс к своим губам, чуть пригубил и отпустил: ему следовало в эту минуту пристально и страстно уставиться ей в зрачки, но Фрол не мог оторваться от разглядывания её пальцев. У него редко находилось время для наблюдений, внимательного поиска настоящего вокруг себя. С течением времени ускоряется темп и вот уже ты врёшь как дышишь, и, встречая качественный подлинник, немедленно прячешь его в карман. На всякий случай.