Неискушённо мудрые

— Какая жалость! — пробормотал кролик, опуская одно ухо. — Я, кажется, вполне хороший кролик!

— Кажется, кажется! — заухала сова. — Конечно, ты «кажешься». Ведь даже те двуногие вертикально ходящие монстры находят тебя «вполне хорошим кроликом», когда запекают в том, что у них называется «пирогом».

— И это всё, на что я гожусь? — скромно спросил кролик.

— Всё, Аб-со-лют-но всё, — заключила сова, — и если бы сейчас было время обеда, я бы представила тебе практическую демонстрацию!

— Нет нужды, в этом совсем нет нужды, — торопливо ответил кролик, — я всегда верю тому, что ты говоришь мне!

— В таком случае в следующий раз, когда ты проголодаешься, я спущусь к тебе, если ты окажешь мне честь отобедать мной, — предложила сова галантно.

— Ты очень добра, — сказал кролик, глубоко тронутый этим предложением, — но, видишь ли, я строгий вегетарианец!

— Как пожелаешь, — ответила сова равнодушно, — как пожелаешь. Я всегда в твоём распоряжении феноменально. Эти жесты совершенно взаимны в относительности.

15. Laisse poux compté [2]

— Когда абсолютный объект отрицается абсолютным субъектом, я остаюсь как Я, — заявила сова.

— Разве ты не почувствуешь себя одиноко, — спросил кролик, — если это когда-нибудь случится?

— Кто может там быть, чтобы что-то чувствовать? — ответила сова. — Никакого «тебя» нет.

— Тогда кто остаётся? — спросил кролик, приподняв одно ухо.

— Я, конечно, как Я могу не остаться? Нет такого «я», которое могло бы не остаться.

— Тогда кто это, кто остаётся? — настаивал кролик, приподняв другое ухо.

— Я остаюсь, конечно, — терпеливо настаивала сова, — нет никакого «кто».

— Слишком трудно для бедного вегетарианца! — сказал кролик смиренно.

— Всякие «кто» растянуты в «пространстве» и «продолжительности», будь то вегетарианцы или нет, — объяснила сова, — а таковых не существует.

— А мне жаль, — вздохнул кролик, удручённо опуская оба уха, — что за жизнь без них?

— Что за жизнь с ними? — сказала сова.

— Та ещё авантюра, признаю, — сказал кролик, цинично помахивая ушами, — но я бы чувствовал себя одиноко.

— Невозможно, — объяснила сова, — грызуны — всего лишь пространственно-временные концепции, а «одиночество» — относительная форма «множественности». Как Я, ты не можешь знать ни того ни другого.

— Но как ты, я не был бы «мной», — возразил кролик.

— А также был бы не «я», если бы твоя грамматика была получше, — поправила его сова. — В любом случае, «я» — это чепуха, есть лишь Я.

— А «я» нет, как ты часто объясняла?

— Именно, — согласилась сова, — «я» быть не может, но Я есть.

— Однако ты есть? — возразил кролик.

— Нет, нет! — объяснила сова с неисчерпаемым терпением. — Я есть, но не может быть такой «вещи», объекта, как «ты» или «я».

— Так, значит, ты есть?

— Относительно. Грамматические абсурдности создают лингвистическую путаницу! — объяснила сова. — Я есть, и ты есть только как Я.

— Ты имеешь в виду, что я есть только как ты?

— Разумеется, нет, — сказала сова устало, — Я есть только Я, и нет никакого «меня», и не важно, кто говорит это, или думает, что говорит, совершает это, делает это или проживает это!

— Я думаю, что почти понял, — сказал кролик благодарно, помахивая обоими ушами.

— Ты не понял, — заухала сова, — пока «думаешь, что понял». «Думание» и «понимание» — это относительные трюки расщеплённого ума в контексте времени. Только прямое осознание целостного ума может обнаружить виртуальность.

— И как мне это сделать? — спросил кролик слегка утомлённо.

— Выйди из норы и оставь своё «я» позади! — сказала сова с пронзительным взглядом своих сияющих глаз.

16. Мокрый или сухой

— Я всё ещё проливаюсь дождём? — спросила сова, недовольно приоткрыв один глаз и взглянув на небо.

— Да! — ответил кролик, выглядывая из норки. — И хотелось бы, чтобы ты это прекратила! Я голоден, а мокрая трава иногда причиняет мне боль. Пожалуйста, сияй, чтобы всё высохло.

— Я сияю всегда, — ответила сова сухо, — это ты воображаешь эти различия.

— Но ведь ты тоже мокнешь, когда льёшься дождём, — возразил кролик.

— Совершенно верно, — согласилась сова, — ты прав.

— Как это? — спросил кролик изумлённо.

— Ты сказал: «Ты тоже мокнешь» — как «ты», как «какой-то ты», если пожелаешь, «ты» мокнешь. Все «ты» мокнут, когда Я льюсь дождём.

— Значит, все «я» сияют, когда ты сияешь?

— Ты говоришь чушь, как обычно, — сказала сова. — Есть лишь Я, других «я» нет.

— Значит, есть лишь ты, а других «ты» нет? — уточнил кролик.

— Нет вообще никаких «ты», — сказала сова сурово, — все «ты» — это концептуальные образы в уме.

— Тогда кто мы, когда обращаемся друг к другу?

— Я, всегда Я, — небрежно ответила сова.

— Но кто тот, к кому мы обращаемся? — настаивал кролик.

— Я уже сказала тебе — лишь образ в уме: есть только Я, и Я не являюсь «чем-то».

— А как насчёт меня? — возразил кролик, помахивая длинными ушами.

— Я есть Я, — ответила сова, щёлкнув клювом, — и ты есть Я — кто бы ни произносил это. Нет абсолютно никакого «меня»: даже ты говоришь достаточно хорошо, чтобы не сказать «ты есть меня»!

— Надо подумать, — пробормотал кролик. — Я поразмышляю над этим.