Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

– Я сидел в камере, битком набитой такими шпионами. Один из них – четырнадцатилетний подросток.

– Может, они настоящие, – предположил Николай Васильевич.

– А много в Средневолжске закрытых предприятий, военных заводов, армейских частей? Что здесь делать шпиону, скажите на милость?

– В принципе, – вздохнул дед, – делать здесь им решительно нечего.

– Но, Владимир Иванович, – воскликнула Раиса Кузьминична. – Как вы можете? А агитировать против советской власти?

Тут уж Сергей возмутился не на шутку.

– А вы вспомните, как Иван Сергеевич Бородин агитировал против советской власти. Ведь тоже могли посадить, помните?

Историю с Иваном Сергеевичем все помнили, и она ложилась темным пятном на представления о социалистической справедливости даже самых ярых сторонников советской власти – преподавателей научного коммунизма и философии марксизма-ленинизма.

Иван Сергеевич Бородин ездил в командировку в Норвегию. Небывалый случай! Никому из Средневолжска и близлежащих городов еще не удавалось выехать за границу. Ну, только первый секретарь обкома партии как-то ездил в дружественную нам социалистическую Болгарию, а тут вдруг – командировка в капиталистическую страну, да еще не члена обкома или горкома. Нет, Бородин, конечно, был коммунистом – попробовал бы он остаться беспартийным профессором в педагогическом вузе! Кто бы ему позволил!

Но он не был даже членом парткома института. Поэтому то, что его выпустили, было настоящим чудом. Просто норвежцы обратились в Москву с настоятельной просьбой прислать к ним Бородина, без которого они никак не могли полноценно обследовать место зимовки каких-то там птиц, и выразили уверенность в том, что советское правительство понимает значимость международного сотрудничества в области орнитологии, поскольку птички границ не знают. Советское правительство решило показать себя европейской страной, которая не боится иногда выглянуть из-за своего железного занавеса, и Бородина решили отпустить, первоначально тщательно проверив. Сначала перешерстили всю его родословную. Убедились, что церковнослужителей в его роду не было, а был дедушка – профессор нижегородского университета. Дедушку ему решено было простить. Но с него потребовали кучу характеристик, которые рассматривались на заседаниях последовательно парткома института, горкома и обкома партии. Потом их рассматривала комиссия в Москве. После этого его инструктировали в трех разных инстанциях, как себя вести, что можно говорить, а что – нельзя. И на всякий случай, уже под конец, пожелали убедиться, что он умеет пользоваться ножом и вилкой.

Иван Сергеевич уехал туда, так до конца и не веря, что Норвегия существует. Но вернулся оттуда уже в некотором обалдении. Его на каждом углу расспрашивали о поездке, и он охотно делился впечатлениями.

– Какое там оборудование! – восклицал он. – А транспорт! До любого гнездовья можно в любой момент добраться. И не надо машину за месяц выбивать. Там и у каждого преподавателя есть машина. И они живут в своих домах.

– Ну и что? – удивилась молоденькая Екатерина Владимировна с кафедры английской филологии. – И мы в своем доме живем…

Иван Сергеевич с жалостью посмотрел на нее, мысленно сравнив европейский аккуратненький пятикомнатный коттедж с ее развалюхой, но ничего не сказал.

– И с кем ни поговорю – каждый по пять-шесть стран объездил, – вздыхал он. – Сравнивают, в путешествия собираются. А магазины… – Тут в его глазах появлялось удивленное выражение и он надолго замолкал. Зато его супруге было что рассказать про магазины:

– У него и было-то двадцать норвежских крон всего, – возбужденно рассказывала она. – А когда он открыл чемодан – Боже мой! Как факир – вытаскивает оттуда и вытаскивает! Мне – шерстяную кофту, дочке – шерстяную кофту, мне – трикотажный костюм, дочке – спортивный костюм и какие-то кеды необыкновенные, и всякие ручки сувенирные, и моей маме – туфли…

Преподаватели пединститута слушали, как зачарованные.

– Наше счастье, что мы не знаем, как убого мы живем, – вздохнул кто-то.

На второй день возле группы слушателей возник Булочкин, хмурый и зловещий.

– Иван Сергеевич, пройдите в партком, – сказал он и, не оборачиваясь, прошел мимо.

Слегка струхнув, Бородин последовал за ним. Через десять минут он вышел оттуда, притихший и печальный. И тут же побежал разыскивать коллег и умолять их никому не рассказывать, что он только что говорил, будто в Норвегии жить хорошо. Оказалось, что Булочкин грозил ему всевозможными карами за то, что он посмел расхваливать капиталистическую страну.

– Какое вообще право вы имели рассказывать о поездке без санкции парткома? – страшным шепотом восклицал он.

И тут же распорядился, чтобы на ближайшем открытом партсобрании он прочитал лекцию на тему «Угнетенные рабочие Норвегии под капиталистическим игом».

– Тогда и вам досталось, Маргарита Николаевна, помните? – коварно сказал Сергей.