Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

Когда его провели через три поста и открыли перед ним дверь камеры номер двадцать шесть, чтобы тут же запереть ее снова, и втолкнули внутрь, помещение оказалось несколько более приспособленным к проживанию, чем он ожидал. Кроме него там было еще четыре человека – трое мужчин и один подросток лет четырнадцати. Подросток мерно раскачивался, сидя на кровати и сунув ладони между худыми торчащими коленками.

– Батюшки, тебя-то за что? – удивился Сергей.

Мальчик, не отвечая, продолжал раскачиваться.

– У него отца расстреляли, – хмуро пояснил молодой мужчина, который сидел на фанерном стуле у окна.

– А он-то почему здесь?

– Будто сам не знаешь. Он теперь как сын врага народа проходит. Недоносительство, сотрудничество с иностранной разведкой…

Мальчик перестал качаться и замер.

– Вот так целый день и сидит, – сказал старичок в круглых очках. Он был небрит, худ и грязен. – Болен он.

Старичок поправил очки с треснувшим стеклом и замолчал.

– Я хочу домой, – вдруг жалобно сказал подросток.

– А ты помолчи! – вдруг закричал лежащий на кровати мужчина, приподнимая голову с серой, плоской, как блин, подушки. – Тебе хоть расстрел не грозит.

– А вам грозит? – спросил Сергей.

– Да, – глухо ответил тот и снова лег, не глядя, как мальчишка размазывает слезы по скуластым щекам.

– Захар Африканович, не изводите себя, – мягко сказал старичок. – Ведь еще ничего не известно.

Захар Африканович молча дернулся на кровати.

– И потом, – продолжал старичок, – фортуна так переменчива, так переменчива, что бывают совершенно неожиданные повороты судьбы.

– От души с вами согласен, – с энтузиазмом поддержал его Сергей. – Я тоже считаю, что мы будем переживать неприятности по мере их поступления. Вас как зовут? – обратился он к старичку.

– Вениамин Карлович, – протянул тот сухонькую ладошку. – Вот из-за имени и сижу. Из-за отчества, вернее, – поправился он. – Хорошо, что батюшка не дожил… А вот он, – показал он на молодого мужчину, – Терентий Патрикеевич. А вас сюда за что, не сочтите за любопытство? – в свою очередь спросил он Сергея.

– А за то же, за что и всех вас, – весело ответил Сергей. – То есть ни за что. Просто так. Полагаю, здешнему ГПУ понравилась моя мебель. Желают меня расстрелять, а мебель конфисковать. Приговор мне объявили по дороге в тюрьму, – объяснил он.

– Ну и чего вы веселитесь? – вдруг накинулся на него Захар Африканович. – Вот погодите, сейчас вас вызовут на допрос, а обратно приволокут и бросят в угол, как мешок тряпья. Тогда посмотрим, останется ли у вас ваш идиотский оптимизм.

– Ну зачем же вы так, – огорчился старичок.

– Посмотрим, – согласился Сергей. – Но это будет потом. А пока я еще в игре.

Он огляделся. Ему нужен был повод подойти к окну и подняться на стул, чтобы прикрепить видеокамеру. Она должны была быть напротив двери и как можно выше, чтобы в ее обзор попадали все, кто в ней находится, включая надзирателей. Последние должны были попадать в кадр сразу же, как только откроют дверь.

– Как тут у вас вид из окна? – спросил он, выглядывая на пустой заснеженный тюремный двор, который немного оживляла вышка с часовым. Часовой явно замерз и дул на руки. – Не дует? – продолжал он, проводя рукой вдоль рамы. – А это что такое? – уставился он на стену над окном и пошарил там ладонью. – А, нет, показалось, – сокрушенно сказал он. Установив камеру, он повеселел и уставился на Захара Африкановича.

– По-моему, что бы вам сейчас не помешало, так это рюмка хорошей водки. Да и всем остальным тоже, – добавил он, зачем-то помахав рукой в сторону окна.

В лаборатории Митя с Андреем переглянулись.

– В «Поле чудес» играет! Он, видите ли, добренький у нас!

Сердобольный француз встрепенулся, увидев, что девушки уже упаковывают барсовский коньяк «Хенесси», семгу, хлеб и ветчину.

– Мальчику надо бы валерьянки, – заметила Катюша.

– За ней еще в аптеку бежать. Будет с него «Сникерса» для начала, – ворчливо ответил Митя.

– Не надо в аптеку, – вздохнул Барсов и вынул из кармана упаковку валерьянки в таблетках. – Вы думаете, я с ней расстаюсь в последнее время?

Что касается Захара Африкановича, то, услышав про водку, он просто взвился.

– Послушайте, вы! – закричал он. – Вы что, издеваетесь над нами?

Вениамин Карлович грустно вздохнул.

– Мне бы кашки овсяной. Не принимает у меня желудок здешней баланды.

При словах о водке четвертый мужчина слез с кровати и нервно заходил по комнате.

– Водка! – иронично сказал он. – Думаю, что нам теперь до конца жизни даже чаю хорошего не попробовать. Да что вы все о еде, – перебил он сам себя. – Мне сына-то теперь не увидеть, вот как! Ему скажут, что его отец – враг народа!

Сергей посмотрел на них на всех и опечалился. В таких нервных условиях он не согласен был работать.

– Все понимаю, – сказал он – но, поверьте мне, у вас все будет хорошо.

– Вы либо идиот, – нервно воскликнул Захар Африканович, – либо провокатор.

– Ни то, ни другое, – убежденно сказал Сергей. – Я – очень хороший человек. Просто не все это сразу замечают.

Он отошел к дверям и нерешительно подергал. Заключенные насмешливо наблюдали за ним.