Неистовый Лимонов

Александр Исаевич — тот мрачнее дядя. Самое сильное обвинение Солженицыну исходит от него самого: „Бодался теленок с дубом“ — отличный портрет комбинатора и манипулятора. Солженицын умело использовал свое несчастье: относительно небольшой срок отсидки, сделал из него начальный капитал, с которого он собирает жирные проценты уже сорок лет. Разобидевшись на советскую власть, не давшую ему Ленинской премии в 1964 году за „Один день Ивана Денисовича“ (Хрущев, разрешивший самолично печатать „День“, дал бы, но Хрущева убрал Брежнев), Солженицын — человек сильный и мстительный — затаил обиду. (Интересно сравнить его судьбу с судьбой другого писателя лагерной темы — Варлама Шаламова, тот был куда талантливее, но не изворотливый и не мстительный.) Опубликовав „Архипелаг ГУЛАГ“, Солженицын вызвал ненависть всего мира к нам, русским. И дал тем самым на десятилетия вперед карты в руки (доводы, доказательства) врагам и коммунизма, и России. Сторонник русского национального феодализма, он выступил как враг Российской империи.

В том, что у нас теперь нет могучего государства, а есть рассыпающаяся Российская Федерация, есть его доля вины, и крупная доля. Уехал на Запад с чадами и домочадцами. Жена позднее даже мебель из России вывезла в Вермонт. Теперь возвращается из одного красивейшего поместья и вовсе в заповедные места: прямиком на берег Москвы-реки. „Ждет (цитирую по статье В. Федоровского в журнале „Валер Актюэль“ за 9 августа 1993 года) лишь окончания работ в великолепной даче, которую русское правительство отдало в его пользование. Солженицыны займут виллу, расположенную в березовом лесу, о подобной могли мечтать только высшие сановники коммунистического режима. Лазарь Каганович, зловещий исполнитель самых низких поручений Сталина, занимал дачу в этом же районе“. Интересно, он понимает, что, принимая подобный дар, уже помещает себя в определенный политический лагерь? Или мания величия застилает ему очи и он считает, что все сойдет Солженицыну? Очень неприятный тип, между прочим. Навредил нашему государству больше, чем все сионские мудрецы, вместе взятые. А ведь русский.

— Ты отвлекся. Я тебя спросил о том, как ты относишься к тому, что тебя высмеивают, оспаривают и ненавидят.

— Насмешка — это не враждебность. Это недоумение, непонимание. Насмешка обращается обыкновенно на объект, который непривычен, непонятен.

Вот пример: Жириновский. Прессе был смешон грозящий кавказцам высылкой, а прибалтам — радиоактивными отходами Владимир Вольфович. Хотя, если бы Владимир Вольфович поимел власть привести свои угрозы в исполнение, было бы вовсе не до шуток. Сегодня, когда он таки стал смешным, потому что не осуществил угроз, опозорился, пустой болтун, кончивший собачкой у сапога Ельцина, над ним не смеются. Ты заметил! Потому что его поняли, он вошел в сферу нормального, понятного. Хотя именно сейчас он смешон: неудачливый политик, на трибуне на фоне Ельцина, довольно взирающего на Владимира Вольфовича как на блудного сына, возвратившегося к отцу. Ельцин, подперев лицо кулаком, слушает, как Владимир Вольфович убеждает граждан принять его, ельцинскую, Конституцию: „Конституция как ГАИ на дорогах, никто гаишников не любит, однако они нужны. Так и Конституция“. Обхохочешься!

Насмешки меня не пугают — это хороший знак. Высшая форма насмешки — анекдот. Найдите мне политического деятеля, который не хотел бы, чтобы о нем ходили анекдоты. Дело в том, что я стал фигурой первого плана, одним из основных актеров на культурной и политической сцене России, стал интеллектуальной силой. Мои мнения и приговоры ценны, они замечаются, с ними считаются, даже если для того, чтобы высмеять или атаковать с крайней ненавистью. (Когда я молчу, меня просят высказаться!)

Ненависти, впрочем, на меня изливается много больше, чем насмешек. Так как коллеги-интеллектуалы — профессионалы пера, потому они свою ненависть имеют возможность выплеснуть читателю.

Только за последние несколько месяцев урожай ненависти велик. В „Московских новостях“, № 7, писатель Александр Кабаков в своей фантазии „Вид на площадь“ расправляется со мной руками и ногами персонажей: „ближайший солдат ударил его носком ботинка в голень под колено“; „Саидов. прямой ладонью ткнул писателя сзади в почки.“.

В „Литгазете“, № 16, писатель Виктор Астафьев требует судить меня: „Почему же не судят разнузданных воинствующих молодчиков — Зюганова, Проханова. да и Эдичку Лимонова тоже? Ах, он — „не наш“! Он забугорный гражданин и приехал бороться за свободу на русских просторах? И судить его не можно?! За горсть колосьев, за ведро мерзлых картошек судили, гноили в лагерях русских баб и детей, а тут, видите ли, снизошла к нам стыдливая демократия!“

(Демагог Астафьев ошибается, у меня паспорт СССР, как и у него.)