Неистовый Лимонов

Словно сговорившись с „Литгазетой“, „Русская мысль“ публикует в тот же день произведение Георгия Владимова „По ком не звонит колокол“, сочащееся ненавистью ко мне, плохо упрятанной в насмешку. „В кого же вы их (пули) садите, месье? В артиллерийскую позицию или в крестьянский двор?“ — морализирует Владимов по поводу сцены в моем репортаже из Боснии, где я стреляю из пулемета. Другой нервный моралист, Виталий Коротич, в „Новом Взгляде“ пишет из Америки: „Лимонов призывает гильотинировать Горбачева. Попробовал бы кто-нибудь в Америке вякнуть, что хочет ухлопать президента! Уже несколько таких сидит — и надолго“. Им так хочется, чтоб меня посадили, бедным!

Маленький Павел Гутионтов в „Московском комсомольце“ резюмирует страстную мечту интеллигенции, пишет, адресуясь прямо куда следует: „Прокуратура ОБЯЗАНА возбудить дело по факту публикации парижского писателя в российской газете“. (Сейчас разбегутся, милый, им только Лимонова в „Матросской тишине“ не хватает!) Потому подобно Пазолини могу сказать: „Для меня известность — это ненависть“.

— Может быть, не столько ненависть, сколько зависть? Ведь большинство этих людей — „бывшие“. Бывший писатель-диссидент Владимов, кому придет в голову читать его книги сегодня? Бывший главред эпохи перестройки — Коротич. Бывший „большой писатель“ Астафьев. А ты популярен, тебя читают, любая твоя книга, выпущенная любым тиражом, исчезает, раскупается. О тебе говорят: о твоих книгах, твоих женах, о твоих войнах, о твоей партии.

Слушай, а чем ты объясняешь вот такой феномен: тебя нет ни среди сорока писателей, представленных к Букеровской премии, ни среди ста политиков, рейтинг их публикует ежемесячно „Независимая газета“?

— Зависть? Наверное. Вся эта публика обсуждает с ревностью мои фотографии, „покрой“ моей шинели (у которой нет покроя, шинель да и только), постарел я или помолодел. (И то, и другое мне запрещено ИМИ, надзирателями моих нравов.) Владимов пишет о шинели особого покроя, Бенедикт Сарнов в „Новом времени“, № 7, тоже о шинели. Все эти дяди коллеги комментируют мои войны: я „вояжирую по окопам“ („Россия“, № 17), я не туда стреляю (Владимов в „Русской мысли“), не из того оружия („Комсомольская правда“ за 13 марта) и т. д. и т. п. Наши дяди „интеллигенты“ похожи на компанию инвалидов: сидя в колесных стульях на стадионе, они критикуют атлетов: не так, не туда, слишком сильно! Или еще одно сравнение, менее лестное, приходит на ум: Астафьев, Владимов, Кабаков и компания очень смахивают на доходяг-импотентов, дающих советы (кто их трогает? я их в упор не вижу) мужику, сношающемуся с дамой: „Не так! Не туда! Потише! Будь скромнее!“ В Астафьеве, Владимове и их компании „бывших“ скорее ревность — импотентов ревность и инвалидов к человеку живому, Лимонову, совершающему живые поступки и активности. Пока у меня бурный роман с Историей (пусть я у этой дамы и не один), они сплетничают обо мне, как скучные соседи. У них у самих ведь ничего не происходит, не о чем даже поговорить. Они мне деньги должны платить, что я есть. „Савенко-Лимонов, конечно, не Ульянов-Ленин“, „Лимонов, конечно, не Маяковский“ — чего ж вы меня рядом с ним ставите!

Теперь о сорока букерах и ста политиках. Прежде всего, что такое „Букер“? „Букер“ — унизительная колониальная премия, присуждаемая, кажется, каким-то английским гастрономом в поощрение русским туземцам: как бушменам или готтентотам или, кто там отсталый, безлитературный народ: папуасам? Так что я ее бы и не взял, не смог бы, пришлось бы отказаться. А почему меня нет среди названных в кандидаты, об этом следует спросить ИХ: устроителей, выдвигающих на премию журналы. Социальная группа, назовем ее по-научному „культурная элита“, сознательно делает вид, что меня нет. Между тем я очень даже есть. Книгу Маканина „Лаз“ издательство „Конец века“ продает (вместе с книгой некоего Борева) в наборе — в качестве обязательного довеска к моему роману „Это я — Эдичка“. Ибо „Конец века“ затоварился Маканиным и Аксеновым, а с отличным мясом моих романов можно продать все что угодно, мослы будущих „Букеров“ (Маканин — кандидат) и даже археологические кости Аксенова. Пока они там кублятся в английском культурном центре или при германском консульстве (потому что Пушкинскую премию присуждают русским писателям германцы!), российские прилавки завалены иностранными авторами. А Лимонова всегда не купить. Находиться же вне литературного официоза мне привычно. Ведь я был вне его до 1989 года. Сейчас сложился из осколков старого новый литературный официоз, где для таких, как я, непредсказуемых и ярких, — места нет. Так что все хорошо. Я бы очень расстроился, если бы они меня приняли. Я бы заболел, решил бы, что лишился таланта.