Неизбежное. Сцены из русской жизни конца 19-начала 20 века с участием известных лиц (СИ)

до последней пуговицы в одежде

жизнь переделаем снова...

Тебе, революция,

освистанная,

осмеянная батареями,

тебе,

изъязвленная злословием штыков,

восторженно возношу

над руганью реемой

оды торжественное

"О"!

Тебе обывательское

- о, будь ты проклята трижды! -

и моё,

поэтово

- о, четырежды славься, благословенная!

В зале захлопали и засвистели; кто-то крикнул:

- Маяковский, каким местом вы думаете, что вы - поэт революции?

- Местом, диаметрально противоположным тому, где зародился этот вопрос, - немедленно отозвался Маяковский.

-- Вы писали, что "среди грузинов я - грузин, среди русских я - русский", а среди дураков вы кто? - не унимались в зале.

- А среди дураков я впервые, - отрезал Маяковский.

- Так вы полагаете, что мы все идиоты?

- Ну что вы! Почему все? Пока я вижу перед собой только одного, - под общий смех ответил Маяковский.

- Но ваши стихи мне непонятны! - обиделся вопрошающий.

- Ничего, ваши дети их поймут! - пробасил Маяковский.

- Нет, - закричал он, - и дети мои не поймут!

- А почему вы так убеждены, что ваши дети пойдут в вас? Может быть, у них мама умнее, и они будут похожи на неё, - задумчиво сказал Маяковский.

- Маяковский, вы хорошо одеты, но всё время подтягиваете штаны, - выкрикнула какая-то барышня. - Это же неприлично.

- А приличнее будет, если они с меня совсем упадут? - с самым серьёзным видом посмотрел на неё Маяковский. Зал взорвался хохотом, а Маяковский взял Малевича под руку и сказал:

- Пойдёмте, Казимир Северинович, найдём место потише, здесь нам не дадут поговорить.

- Слышал? - Коля толкнул Ваню в бок. - Пойдём и мы за ними, а то ничего не добьёмся.

***

Отыскать Малевича и Маяковского удалось в одной из разорённых гримёрных в служебной части театра. Маяковский, недовольно оглянувшись на Колю и Ваню, спросил:

- Что, тоже хотите стихи послушать или поспорить со мной пришли?

- Это мои протеже, Владимир Владимирович, я их привёл. Хотят в пьесе участвовать, - вступился за них Малевич.

- А, это другое дело! Да вы поставьте свои чашки на стол, - не бойтесь, не сопрём, - улыбнулся Маяковский. - Значит, желаете роли получить? Студенты? От учёбы отлыниваете?

- Какая сейчас учёба... - протянул Ваня. - Я раньше на философском учился, а сейчас кому нужна философия.

- Если вы имеете в виду грызню старых фолиантов, то, кроме мышей, никому. Настоящая философия сейчас шагает по улицам и площадям, задавая тон революции, решительно сказал Маяковский. - К чертям собачим выбросьте ваших Кантов и Гегелей, вооружитесь революционной идей, как маузером, и прокладывайте дорогу новому миру.

- Я ему об этом говорил, - вмешался Коля. - Почти слово в слово.

- Но Кант и Гегель тоже писали о новом мире, - испугавшись своей дерзости, возразил Ваня. - Как же их выбросить? Это классика.

- Откуда у вас такое рабское преклонение перед классикой? - удивился Маяковский. - Она была частью старого мирка почтенных профессоров и скучающей интеллигенции, а рабочему люду была недоступна:

Это что - корпеть на заводах,

перемазать рожу в копоть

и на роскошь чужую

в отдых

осоловелыми глазками хлопать?

Впервые в истории мы создаём культуру не для избранных, а для самых широких народных масс, - так чего же вы скисли? Революция - это творчество, это такой порыв, которого не знал прогнивший старый мир, а вы кукситесь.

- Не он один, сколько интеллигентов отшатнулось от революции, - сказал Малевич. - Пока её не было, ждали революцию как обновления, а когда пришла, в ужасе кричат: "Она не такая, как мы хотели, она неправильная, прекратите сейчас же!".

- Вот, вот, я в "Мистерии" такого типчика вывел: он тоже вроде за революцию, но за гладенькую и чистенькую, без грязи, без крови, без голода, - кивнул Маяковский. - Такие переживали за народ в романах Льва Толстого и поэмах Некрасова, а когда этот народ вырвался из своих фабрик и деревень и взял власть, возопили: "Это хамы, варвары, они нам всё разрушат! Загнать их назад, не пускать, не позволять!".

- А вы знаете, Александр Блок замечательно сказал об этом, дай бог памяти, - Малевич потёр лоб: - "Почему дырявят древний собор? Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.

Что же вы думали? Что революция - идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ - паинька? Что сотни людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить во время революции то, что плохо лежит? И, наконец, что бескровно и безболезненно разрешится вековая распря между "черной" и "белой" костью, между "образованными" и "необразованными", между интеллигенцией и народом?