Неизбежность

Лязг, рокот и гул не в состоянии заглушить топота пехоты. Я подумал так: бессмертный топот кирзачей, и мне стало весело. Оглянулся: ротная колонна слитной массой за мной; звяканье котелков, кашель, хриплое дыхание. И эти звуки ничто не может заглушить. Посмотрел вперед: комбат на коне, Трушина не видно. Подался, вероятно, в роты. И ко мне, станется, заглянет замполит батальонный, друг ситный Федя Трушин. Давненько мы с ним не чесали языки. Иначе говоря, не решали мировых проблем. И как там эти мировые проблемы существуют без нашего мнения о них? Наверное, туго им, проблемам! А если всерьез, есть одна проблемка, в решении коей и мы с Федором Трушиным примем участие — и не словопрениями, а делами-делишками: погасить очаг второй мировой войны на Дальнем Востоке, завершить вторую мировую. Здорово, когда словеса можно подкрепить делами, как в данном случае.

Чем дальше мы уходим на юг (хочется сказать: чем ниже спускаемся на юг, хотя будем подыматься, — там горные отроги), тем ближе тамцак-булакский выступ. Не надо быть выдающимся стратегом, чтобы понять, почему нас направляют туда: этот выступ — как кулак, занесенный над Маньчжурией, с него, с обширного плацдарма, сам бог велел наступать, чтобы окружить, рассечь, разбить Квантунскую армию — и откроется дорога в глубь Маньчжурии, на Чанчунь, Мукден и далее к побережью Ляодунского залива, к Желтому морю. А хотите, можно идти правее, на Бэйпин, то есть Пекин. Не зря японцы в мае тридцать девятого года вознамерились срезать этот выступ и потом захватить всю Монголию, да не выгорело: в конце августа на Халхин-Голе советские и монгольские войска разгромили их наголову. Вот такой экскурс в историю...

Я шел, пыхтел — отвык-таки, видать, за месяц от маршей и бросков, — и в спину дышала моя рота, и словно дыханием этим подталкивала меня, и идти было легче. А чем я ей помогу? Вышел из строя, пропустил взводы — отставших нету, прекрасно, скомандовал: «Ребята, не растягиваться! Воду экономить, не пить даром!» — и вернулся на свое законное местечко впереди колонны. Это помощь? А что обозначает — не пейте даром? Тут зря не пьют, лишь по нужде. Но экономить воду во фляжке, терпеть и перетерпеть жажду можно и нужно. И я подаю пример — не прикасаюсь к фляге. Хотя превосходный этот пример, дающийся мне не без усилий, не очень различим в сумраке.

Нет, пить никак нельзя: когда будет колодец, неизвестно, и будет ли в нем вода, тоже неизвестно. А ведь после короткого отдыха и сна марш продолжим днем, в самый зной.

Ночь, а мы мокрые, как мышь: пот на лбу, стекает по щекам, за ушами, меж лопатками. Иной раз вытрешься рукавом, иной раз плюнешь: надоест бесконечно утираться. Это с нас сгоняют жирок, которым обросли в эшелоне. За все свои воинские годы я не катил столь продолжительно в теплушке и не совершал столь длительного марша. А между тем армейской колеи придерживаюсь с октября тридцать девятого, кой-какой опыт поднакопился. Видать, еще недостаточный. Надобно обогатить.

Да, а ротный я отныне законный, стопроцентный. Не врид и не врио. Постоянный, затвержденный приказом по дивизии. Надо же: солдаты спят, а служба идет, штабы скрипят перьями, в дороге реляции сочиняют. Когда подъезжали к монгольской границе, вездесущий замполит Федя Трушин шепнул на ушко: «Петро, с тебя причитается: утвержден ротным!» — «Иди ты!» — «Голову на отсечение: по моим данным, комдив приказик подписал!» Я верил — не верил, но в Баян-Тумэни при выгрузке комбат сказал мне вполне официально: «Лейтенант Глушков, есть на тебя приказ из штадива, из отделения кадров. Поздравляю: законный ротный». Обрадовался? Да. Не очень, правда, остро. Больше бы обрадовался, если б комбат сказал: старшего лейтенанта присвоили, готовь третью звездочку. Засиделся я в девках, то есть в лейтенантах.

Пропуская колонну и покрикивая: «Ребята! Подтянись, растянулись как! Подтянись, подтянись!» — я подумал, что догонять и перегонять роту всякий раз накладно, напрягаешься, да что ж попишешь: из головы колонны людей не увидишь, особливо спиной. Пока отстающих нет, хромающих тоже. Если что, товарищи помогут, возьмут часть груза себе, а уж ежели совсем худо кому будет, посажу на повозку; с повозками идет старшина Колбаковский: не доверяет ездовым, еще перепутают скатки, да и вообще чтоб не спер кто из соседних рот. («Старшинские повадки мне знакомые: как недостача, так организуют на стороне, публика дошлая...» )

Как бы гляжу на себя сбоку: и лейтенант Глушков утратил стройность, сутулится, ступает отяжеленно, гребя песок носками. Гимнастерка под мышками и на спине пропотела, из-под пилотки (фуражечку с лакированным козыречком упрятал до поры до времени в сидор) стекают капли пота. Сердце бухает, коленки расслабленно дрожат, присесть либо прилечь влечет неодолимо. Одолимо, разумеется, однако и усталость давит, гнет к земле. Невольная думка: Привальчик бы!» Командир полка проявил чуткость к моим и нашим мыслям, и по колоннам прокатилось:

— Прива-ал! Прива-ал!