Неизбежность

Солнце било в глаза, они слезились от дыма пожаров, от взбитой желтой пыли. И конечно, недосып — сегодня глаз не сомкнули. Было душно, жарко, пот стекал со лба по щекам и за ушами: шли ускоренным маршем. По чужой порабощенной земле. Чтоб освободить ее. Потому и торопились. Шире шаг, Алексей Маслов! Ты идешь не дозорной тропой, а заграничной дорогой! Ну и ну! Рождественская угадывалась по купам деревьев, по златоглавой церкви. Станица на косогоре, перед ней равнина: просовое, кое-где изрезанное балками поле. Далеко за Рождественской ухали тяжкие взрывы, может быть, бомбежка.

Атака с ходу не удалась. Боевое охранение было обстреляно еще на подходе к Рождественской. Капитан приказал залечь, рассредоточиться. Алексей по-пластунски отполз в сторону; видел: пограничники ползут по просовому полю, разворачиваются в цепь. А над головой жалят воздух одиночные пули из карабинов и очереди из «гочкисов»: два пулемета, дергаясь стволами взад-вперед, бьют с обоих флангов. Алексей начал шуровать саперной лопаткой, набрасывая перед собой бруствер. Но окопчика хотя бы «лежа» отрыть не поспел, потому что старшина и Костя Рощупкин — раненный же, чертяка, — умолотили пулеметы гранатами. А заставский «максим» славно чесал по японским окопам, да и автоматы наши не молчали. Стрелял из ППШ, переведя на одиночные выстрелы, и Маслов: до японцев метров сто, не больше.

«Надо на что-то решаться», — подумал он о капитане. И капитан решился:

— Приготовиться к атаке! Вперед по-пластунски! По моему свистку подымаемся!

Поползли. По просу, по вытоптанным уже до них пятачкам, по незасеянным прогалинам. Не было времени вытереть заливавший глаза пот, Алексей лишь отплевывался, отфыркивался, дышал запаленно. Японские карабины почти умолкли. Ну и не стреляйте: меньше пуль — меньше шансов быть убитым. Как Тиша Плавильщиков. Наверное, его уж перевезли на заставу, роют могилу. Похоронят без них, воюющих на чужом берегу? И когда они отвоюются? Ведь потом решающее слово за полевыми войсками...

Околица Рождественской совсем близко: видать снующих по окопам японцев, слыхать их гортанные выкрики. Заверещал капитанов свисток. Маслов вскочил, побежал к окопам, опоясывавшим станицу. Он бежал в цепи, крича «ура», и стрелял из ППШ короткими, захлебывающимися очередями. Когда до японской обороны оставалось метров тридцать, из засады ударил «гочкис» — третий, стало быть. Огонь был кинжальный, кто из пограничников упал, срезанный очередью, кто залег в просе. А Маслов в горячке, в азарте не смог остановиться, пробежал еще с десяток шагов, исступленно вопя «ура» и подхлестывая себя этой исступленностью. Оглянувшись, увидел: остался один. И, не успев ни о чем подумать, рухнул в просо: очередь из «гочкиса» ударила ниже колен.

Очнулся Алексей от прикосновения чего-то холодного ко лбу: кто-то прикладывал мокрое полотенце. Он приподнял опухшие веки, но перед глазами зарябили круги. Рядом заговорили не по-русски, но на каком языке, не понимал: сознание меркло. Ему открыли рот, влили что-то обжигающее, сознание прояснилось. Подумал: «Спирт влили. Или сакэ». А говорят по-японски. Он окончательно открыл глаза. Лежит на траве, в тени, под навесом сарая, без оружия. Как попал сюда? Он приподнялся на локтях и заметил неподалеку трех японских офицеров. Тщедшные, в очках, с черными усиками. А рядом с ним солдат, улыбается. Или скалится?

От ужаса Алексею захотелось зажмуриться. Но он не зажмурился, только сполз с локтей на спину. И это отдалось ноющей болью в перебитых ногах. Что с ним сейчас? Что с ним будет? Ужаснее смерти — японцы уволокли его к себе. Плен. Он в плену. Офицеры подошли поближе, майор, видимо старший, сказал:

— Нам приятно, цто вы оцнурись...

Двое других кивнули. Алексей застонал. Не от боли стонал — от своего бессилия, от ужаса перед случившимся. Хотя и ноги мозжат, горят огнем. Беспомощен, как младенец. Даже приподняться не может. Майор нагнулся:

— Вы быри без сознания, мы позаботирись и о васей ране. Перевязари... За это вы сказете кое-цто.

Алексей молчал, прерывисто дыша. Майор присел на корточки:

— Сказете — поручите зизнь, свободу, много рубрей... Отвецяйте: кто вы, какая цасть, кто командир? Цисленность цасти? Ее задаци? Ну, ну, быстрей... Нам некогда... Да не бойтесь, о васих показаниях никто не узнает: зитери спрятарись, сидят в подварах, а мы... мы сейцас уйдем...

Алексей не отвечал, глядя мимо японца. Тот начал терять терпение, уже не был учтив:

— Сообразайте зивей... Ну, я срусаю... — Он встал, присмотрелся к пограничнику. — Не хоцесь отвецять? Тогда будет прохо... Ну?

Майор что-то резко крикнул по-японски. Два других офицера и солдат подскочили к Маслову, связали ему за спиной руки и стали избивать. Били палками, прикладами, сапогами, Били по лицу, по голове, по животу. Сам майор несколько раз ударил носком по раненым ногам. Алексей потерял сознание. Ему плеснули в лицо водой. Майор сказал:

— Как дера? Ты мне хоцесь цто-то сказать? Скази! Не хоцесь? Тогда будет прохо...