Неизбежность

Из-под припухлых век он оглядел гостей. Веселятся, пьют, едят. Радостны, жизнелюбивы. Да, конечно, когда-нибудь они вместе с Мао Цзэдуном окажутся в столице Китая. Но руководителей, как и народ, следует держать в строгости. И время от времени проводить их духовное очищение. «Да, неизвестно, кто из вас сохранится в руководстве до той благословенной поры», — подумал и стал медлительно, величественно прихлопывать в ладоши в такт музыке, все больше и больше отставая от нее.

Потом Мао притих, будто задремал, и присутствующие гуськом вышли из комнаты. Осталась Цзян Цин. Она сняла пластинку, осторожно стряхнула пепел с колен мужа, укрыла их пледом, ласковым, женственным движением поправила его рассыпавшиеся волосы, и он, не прерывая дремы, так же лениво-величественно похлопал ее ниже спины. В спертом, мглистом воздухе оплывали свечи, их копоть смешивалась с табачным дымом. За окном, наверху, где-то в горах выли шакалы, и от этого еще гуще казалась могильная тишина пещеры.

18

Солдатские разговоры — о чем угодно, когда угодно, где угодно! На сей раз такой разговор посеял повсеместно татуированный Логачеев. Посасывая самокрутку и сплевывая, он завел грубым, толстым голосом:

— Товарищи граждане, сон приснился. Как будто скопытило меня возле города Ржева. Будто под кусточком, в крови дохожу...

— Мне ранения тож частенько снятся, — говорит Толя Кулагин.

— В том-то и штука! Я и в натуре был раненный подо Ржевом, доходил, истекал кровью в тальнике. А было так: шли в атаку, снаряд ка-ак врубит — привет и наилучшие пожелания! Очнулся, лежу, вверху звезды, тихо. И не пойму, на том ли я свете или еще на этом подзадержался. Если убитый, значит, я на том свете, если покудова живой, значит, на этом. Рукой-ногой пошевелить не могу, но шарики работают. Думаю: пришибло насмерть, тогда где ж я, в раю или в аду? Насчет ра́ю — сомневаюсь, потому не святой. Однако один есть плюс: солдат как солдат, за чужие спины не ушмыгивал. Ну, ангелов не видать, райской музыки не слыхать... В аду? Но и чертей не видать, никто не волокет меня поджаривать на горячей сковородке... И вдруг слышу: «Видал, разлегся воин... Да не мертвый он, а живой... А коли живой — ползи к своим, так нет, все на санитаров перекладывают... Ладно, Тарасюк, бери его за ноги, я — за руки...» — и мат. Ясно, где я: на земле, не убитый! Еще поживу!

— Поживешь, Логач, а чего же? — Это опять тонкий, ребячий голосок Кулагина.

Да, фронтовикам нередко снятся их ранения и родные хаты. Мне на ночевке приснился в который раз наш ростовский дворик с разгуливающей по траве маминой любимицей Туськой — пестрой кошкой с длинным и утончающимся, как у крысы, хвостом, усатой, знаменитой на весь коммунальный дом мышеловкой. Надо же, Туська приснилась. Даже упоминать о таком сне неудобно. И в какой момент и где приснилась — на войне с Японией, в августе сорок пятого!

Кстати, старшина Колбаковский, уважаемый Кондрат Петрович, высказался в том смысле, что это не самостоятельная война, а последнее сражение великой войны, которая началась для нашего народа событиями на Хасане в тридцать восьмом году и продолжилась боями на Халхин-Голе в тридцать девятом и в Финляндии — в сороковом. У старшины роты своя теория, свой взгляд на военную историю. Ну, а парторг Микола Симоненко провел беседу о событиях на озере Хасан и реке Халхин-Гол. Выкроил время. На большом привале. Закончив рассказ, спросил солидно:

— Какие будут вопросы, товарищи?

— У меня вопросик. — Руку тянул Погосян.

— Пожалуйста.

— Что, без нас союзникам не одолеть Японию? А? — У Погосяна сильный акцент, и потому его вопросы звучат очень веско.

— Не по существу, однако отвечаю... Видишь ли, товарищ Погосян, я лично считаю: без нас никак не справятся.

— Еще интересуюсь... Америка да Англия с нами союзничают поневоле, по расчету. Они ж хотели столкнуть нас с Гитлером, а он сперва кинулся на них, потом уж на нас: Так вот, интересуюсь: после войны Америка да Англия не скурвятся, не будут на нас кого натравлять?

— Ругаться не стоит, товарищ Погосян... Лично я считаю: чему-то должны научиться.

— И я так считаю... А как считают в Америке, мы не знаем...

Симоненко наморщил лоб, собираясь ответить Погосяну, но раздалась команда к построению, и все поднялись с земли. Беседа парторга как будто сразу отошла в прошлое, но я успел подумать: «Уроки истории для империализма? Может быть. Однако обреченность застит ему перспективу...»

За ночь, точнее за четыре часа, маленько передохнули, и теперь все суетятся, весело покрикивают. Во сне прихватывало холодком, да и по предрассветью воздух свежий, неиссушенный. Но выплескивается на небо заря, выкатывается из-за горного гребня солнце, и вот-вот будет обычное: жара, пекло, ад, куда пока не попал рядовой Логачеев.

Зашагали натощак — завтрак будет на марше, — под ногами сильней и сильней чавкали болотистые луга, дурно пахнувшие испарениями (жижи вдосталь, а воды все-таки нет), перед глазами дыбились скалистые оголенные отроги, исполосованные трещинами. Казалось, до гор рукой подать, но шагаем и шагаем, а они словно не близятся.