Неизбежность

Сон еще не сброшен окончательно, однако идем ходко — радость наступления! По Внешней Монголии тоже был марш, и как он трудно давался. А тут будто не тот же зной, не то же безводье, не те же бесконечные, оплетающие ноги версты. Вперед — к победе, вперед — к миру! Я стараюсь ступать легко и чувствую, как автомат пересчитывает мне ребра. Вперед — это правильно, но перед победой и миром были и будут бои. Ныне совершенно очевидно: японцы заранее увели из приграничья главные силы, потому здесь такое относительно слабое сопротивление. Командир полка говорил: главные группировки за Хинганом, там, на Маньчжурской равнине, предстоит генеральное сражение, однако не исключено, что японцы попытаются раньше нас выйти к Хингану с другой стороны, захватить перевалы, закупорить горные проходы. А вывод прежний: быстрей вперед, вперед, на войне упреждение противника много значит.

Здесь, в предгорье, войска пылят поменьше: почва не та да и вроде бы рассосались по степи, верней же — растянулись, кто ушел далеко на юг, кто вроде нашей дивизии болтается посередке, кто отстал, ну это тылы, они вечно отстают в наступлении. Где-то вдали погромыхивает канонада, изредка пролетают наши самолеты, японских не видно. Над горными вершинами сгущаются облака, из белых превращаясь в пепельно-серые, а кое-где и в грязно-черные, эти рваные тучи временами закрывают солнце. Натянет грозу, польет дождь? Давненько мы не чуяли, что это за явление природы.

Нас нагнали полевые кухни, но завтрак все-таки подзадержался. По уважительной причине. Только-только собрались устраивать привал, как на сопке справа затарахтел пулемет, в голове полковой колонны замешкались, остановился и наш батальон.

— В укрытия! В укрытия!

Какие тут укрытия — ссыпались по ту сторону караванной тропы за камни и чахлые кустики. И за высокую траву. Будто трава и кустики могут задержать пулеметную очередь. Пулемет — я определил: станковый, «гочкис», — бил короткими очередями, но куда — враз не понять. Ясно одно: нужно подавить. И тут-то я в который раз пожалел о близости — по расстоянию — к полковому начальству: командир полка приказал командиру ближнего батальона, то есть первого, а тот приказал командиру ближней роты, то есть первой, уничтожить огневую точку! Всегда мне что-нибудь достается. Хотя все равно кому-нибудь надо уничтожать вражеский пулемет. Я повел роту, маскируясь кустарником, в обход сопки, вдогонку донеслось комбатово: «Глушков, не пурхайся! Втемяшилось?» Втемяшилось, и пурхаться мне ни к чему, нужно не терять времени, но и терять своих солдат я не намерен. Поэтому поспешать буду осторожно. Кстати, я не совсем понял, почему посылают стрелковую роту, почему не обработать высотку из пушек, из минометов? Или так быстрей и надежней? Может быть.

Так либо иначе, рота где короткими перебежками, где по-пластунски охватила сопку. Пулеметчики нас заметили: пули засвистели в траве, свист их был, как свист косы. Мы вели огонь из ручных пулеметов, винтовок, автоматов, и «гочкис» посылал очереди то в один конец нашей цепи, то в другой. Я подумал: «Кидается как бешеный, из стороны в сторону». Оборачиваюсь: два минометных расчета тащат свои игрушки во главе с самим командиром минометной роты. Запыхавшись, докладывает, что прибыл по приказанию комбата, раньше не смогли: отстали на марше. Я отвечаю, что лучше поздно, чем никогда, что давай, мол, обрабатывай сопку из своих самоваров, а потом стрелки атакуют ее.

Мины ударили по высотке, ее заволокло дымом, мы забросали ее гранатами и поднялись в атаку. Пулемет тявкнул, захлебнулся. Взбираться по крутоватому склону было нелегко. Наконец добрались до площадки, обложенной плоскими камнями. Представлять-то «гочкис» я представлял, но реальность оказалась более впечатляющей: пулемет был покорежен, а два пулеметчика к нему цепями прикованы! Смертники! Японцы мертвы, в посеченных осколками куртках; овальной формы каски валяются рядом; рядом же и горка ручных гранат, похожих на наши лимонки: не успели воспользоваться.

А на Западе тоже приковывали к пулемету цепями за руку либо за ногу немцев-«штрафников», власовцев, сам видел. Думаю об этом и напряженно жду сообщений, есть ли потери в роте. Потеря была одна, зато какая — лейтенант Петров ранен в грудь, навылет. Жаль хлопца, и повоевать как следует не удалось. Я подошел к нему. Он лежал на брезентовых носилках, санитары готовились спустить его вниз, куда подъедет санитарная «летучка». Теперь опять ищи замену. Из резерва вряд ли пришлют, придется ставить белобрысых, большелобых, смешливых сержантов, снова переводить из помкомвзводов во взводные, заодно и свой, первый взвод отдам, так будет лучше, хватит с меня ротных забот. Понимаю отчетливо: коль выбивает взводных лейтенантов, а на смену им непотопляемые сержанты, значит, война всерьез.

Я наклонился над Петровым — грудь перебинтована, лицо бескровное. Он открыл глаза, прошептал:

— Не повезло...

— Крепись! Придет санитарный автобус, эвакуируем в госпиталь.

— Прощайте, товарищ лейтенант...

— Прощай, друг! Поправляйся...