Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

«ну-ну!» и снова барабан, красное мясо, брызжущее кровью.

А в Метехском замке — Алибек!

Как просто: к Шайтан-базару, потом по Барятинской улице в сторону Воронцовского моста, Фатали идет и будто наместники рядом с ним; даже не верится, что Воронцова уже нет, а казался бессмертным… а Барятинский — тот еще долго-долго!.. Как телохранители при Фатали, чтоб люди сторонились, — мимо Монетного двора и — к Метехскому замку освобождать Алибека!..

— Нагнал тирану страху!

— Какому? Шах-Аббаса, для этоге ннжакой енедаети не надо, можешь и казнить!

— Увы!

— Даже его не можешь?

— Он фирман издал!

— Ты тут столько жжешь, и фирман этот сожги.

— Я жгу свое, а не чужое! И… начинать правление с крови!.. Нет, не могу!

А это что за фраза: «Юсиф, это я». Пишу о себе, как персы, со стороны как бы?! — и Фатали подчеркнул два имени и местоимение. Связаны одной судьбой, веревкой, цепью-цепочкой? О господи! Эти наивные намеки! Но как хорошо начал! Пузыри, так сказать, иадежды! Но что же дальше?

Задумались пятеро: «А правда, что же дальше?»

— Может, — чешет голову Рамазан, он занял пост главного моллы, — пригласить иностранцев? (а вдруг понравится Юсифу?)

Ему поддакивает Заки, главный над бывшим казначеем.

И Мирза Джалил тоже (как ученостью не блеснуть?): — Ведь не побоялся султан Мехмет Второй назначить великим везиром Махмуд-пашу, сына серба и гречанки, и дела шли неплохо!

— А что скажешь ты, Курбан-бек?

— Надо Ага-Сеида найти! Ведь сердце-то справа оказалось, не убил его Шах-Аббас. Но кем его сделать? Все посты как будто заняты.

— А сделаем мы его нашим, — слово-то какое нашел Юсиф! — мыслителем.

Кто-то понял, а кто-то поймет, если, конечно, звезды не подведут. Собрать на центральную площадь, трибуна, четыре знамени вокруг: красное, зеленое, желтое и белое, и — историческая речь: «Я — ваш царь. Старайтесь возвыситься во мнении народов земли! Свободны отныне от всех молитв, постов, пилигримств!»

Это уже было: Реформация, сожженные рукописи, а в золотом сундучке Юсифа чудом сохранившийся манифест удивительного правителя, вождя Реформации Гасана. О нем — после, а пока, может быть, землю крестьянам?

— Пустая затея! — это Рамазан.

— Как? — вспылил Юсиф.

— Ну вот, ты уже гневаешься. А ведь предупреждал, говорите мне в лицо, когда я не прав.

— Вернуть земли снова ханам и бекам? К этому вы клоните? — И смотрит Юсиф на Мирзу Джалила. — И ты тоже, мой Насреддин?!

— Те, кому мы дали земли, передрались, полезли друг на друга с ножами!

— Каждый желает новым беком сделаться, — в тон им и Ага-Сеид.

(- Ага-Сеид? — изумились горожане, а пуще всех — простолюдин Аббас Мухаммед-оглы. Воскрес?! Но этого звездочет не предсказывал!)

— Твои фирманы ай какие хорошие!.. — качает головой Ага-Сеид. — Длинноваты и скучны, но зато какие занимательные! — Издевается?! — Особенно этот, насчет свободы, я не поленился, вызубрил, как там у тебя? «Если общество не дает своим отдельным индивидуумам свободы мысли и потребует от них, чтобы они замкнулись в рамках всего того, что унаследовано от предков, и установок, данных духовными предводителями, то тогда индивидуумы превратятся в автоматов, в мельничных лошадей, всю жизнь двигающихся по кругу. И так до последнего дня». И эти несчастные, пишешь ты, лошади, так никогда и не узнают о существовании лугов, ты что же, поэму пишешь или это шахский фирман?! прекрасных пастбищ, благоухающих цветников, журчащих, о боже! родников, о горах, прекрасных долинах, ибо обречены на лямку и круг; будто люди, окованные китайской стеной, кому это понятно, Юсиф-шах? будто люди — это те же мельничные лошади!.. Конечно, шахиншах Юсиф, фирманы твои хороши, но кто станет выполнять их? Ладно, оставим эти перлы, но народ-то понимает, что ты — седельник! То есть такой же, как Али и Вели. Даже ниже чувячника. Возьмем схему главного моллы, зря ты его прогнал, человек он, конечно, поганый, мне тоже своим доносом навредил, но ведь ему не откажешь в знании психологии прихожан. Ему все равно кому служить, лишь бы купаться в лучах короны, — и вычертим тебе линию вот сюда, к шахским династиям, а далее — к святым. А ты не удивляйся. Был любимым сыном Шaxa-Мухаммеда, недавно обнаружилось в золотом сундуке, где и рукописи Алазикрихи-асселама, его завещание!

— Асселама?

— Нет, Мухаммед-шаха, и Шах-Аббас это скрывал, а звезды восстановили справедливость… Далее мы переименуем Шахруд, ибо, преследуемый Шах-Аббасом, посягнувшим на твою корону, именно там ты скрывался, в Юсифабад.

— Я сроду там не был!

— Но ведь гонение на тебя было!

А ведь и впрямь гонение было. Юсиф скрывался у ремесленников, переселившихся сюда из Грузии; скрывался в лавке христианина мясника, на двери которой висело алое полотнище с вытканным на нем Авраамом и ягненком, и это полотнище с доверчивым ягненком не раз снилось Юсифу. А потом прятался в мастерской плотника, тоже выходца из Грузии, — тот выстругал древко и приделал к нему знамя, на котором изображена была лодка. «Ноев ковчег», — сказал ему глава мастеровых плотников.