Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

— Что вы делаете?! — выскочил вперед адъютант; это было так неожиданно — по-тюркски, но с турецким акцентом! что народ замешкался. И по-русски к полковнику: «Бегите, народ обозлен!» Все побежали к двухэтажному дому, где остановился полковник, и толпа за ними. Раздались выстрелы. Бросились в первую комнату на втором этаже, а с ними армянин Оганес, был здесь по торговым делам и, надо же, попал в передрягу!

— Употребите свой дар! — просит полковник Фатали.

— Велите наших арестантов выпустить! Не то всех, как цыплят, перережем.

— Бросьте им ключ от тюрьмы! — приказал полковник уездному начальнику. — И отдайте приказ, чтоб казаки сняли с тюрьмы караул!

Четыре казака, караулившие тюрьму, оставили свой пост и бросились в дом, чтобы спрятаться от бунтовщиков. Опасно в первой комнате, прошли во вторую, а оттуда — в третью. А бунтовщики — за ними, вторглись в зал, убив денщиков полковника и штабс-капитана.

— Ломай все! — К дому никак не подступиться, казаки пробились в мечеть и спрятались там, потребовав, чтоб молла запер ворота.

Адъютант высунулся из окна и закричал по-турецки: «Эй, сумасшедшие, что вы делаете?! Зачем убиваете нас?!» — «Полковника выдайте! — кричит толпа. — Иначе подожжем дом!» Но как выйти? Народ стал ломать дверь, она никак не поддавалась, выломали лишь одну ореховую квадратную доску и стали стрелять: «А ну выходите!»

Подпоручик, хорунжий казачьего войска, титулярный советник, еще кто-то полезли в выломанное отверстие, и каждого, кто вышел, ждала смерть.

Навалились на дверь, выломали ее, ворвались с кинжалами — и прямо к полковнику: насмерть! Потом к штабс-капитану. «Стойте!» Но поздно: убит! Вбежал в комнату тот, что был на коне: «А их не трогать!» Их — это Фатали, грузинского князя и армянского купца Оганеса. Они прошли сквозь толпу, потом сели на лошадей, которые были заранее приготовлены, и прибыли в дом одного из беков. А вот и адъютант наместника — и это спасло Фатали от излишних расспросов. Их держали взаперти, не зная, что с ними делать и как похоронить убитых. Бек вдруг тоже куда-то исчез, и молла заложником сидит в мечети, не с кем посоветоваться, Мама Осман как заколдованный, а тем временем прибыли две роты солдат. «…Ожесточение крестьян было таково, — писал в донесении наместнику подполковник, сменивший павшего полковника, — что они ложились по несколько человек друг на друга, чтоб воспрепятствовать команде идти вперед. Не иначе как чрез воинскую силу, которая и вступила, полумеры более неприменимы и до крайности вредны! Секли розгами при огне, и многих после наказывания уносили полумертвыми и бросали, а некоторые были в таком состоянии, что их напутствовал местный молла; а при наложении кандалов кто-то из толпы крикнул: «В Сибирь так в Сибирь! Всех нас! Всей деревней!» Решимость, с которою главный мятежник Мама Осман шел под розги, терпение при перенесении им боли могли дурно повлиять на крестьян, и, как ни тяжела была подобная сцена, я отдал приказ продолжать экзекуцию, пока не испустит дух».

Записка Фатали о предыстории бунта и докладная подполковника о его жестоком усмирении уже через неделю была в Петербурге: «Государь император изволил читать 1 сентября».

Да, кстати, а посланы «Звезды» шаху?! Царю — это неплохо, а вот шаху!.. Во всех цивилизованных государствах, помнится, все великие посылали.

Неужто сама по себе не прекрасна отпущенная жизнь? Обострить восприятие фальши! Не дать обмануть звезды!.. Освободиться от всего, что мучает и не дает покоя при виде того, что делается на свете, этой неправды, демагогии, обмана и тупости, — чтобы жить хотя бы с чувством уважения к самому себе, что ты не раб, и не слепец, и не глухой. Всколыхнуть хотя б десяток людей, которые, может быть, прочтут то, что ты напишешь. Но почему именно ты?

И зачем тебе, Фатали, эти стихи, эти комедии, сколько их было на Востоке и на Западе! И что нового скажешь ты? И эта головоломная, беспокойная твоя проза.

А гордость? А радость, когда издал книгу? И надежды, когда просил, чтоб издали? Так уж получилось: в шахские времена вся переписка велась на фарси; при султанах турецких — на турецком, и мы лишены своей родной литературы на родном языке; а если и есть у нас свои сочинения, то это малопонятная народу смесь арабо-персидско-тюркских слов! Именно на мою долю выпала честь впервые, первым!.. На языке, понятном народу, о его жизни и его бедах!.. Этого, конечно, писать барону Николаи не надо, — но это ведь так! И я перевел свои сочинения, тоже впервые в нашей национальной истории, на русский язык!

И что же?