Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

А потом докладная записка начальнику дипломатического управления канцелярии наместника Лелли, просьба послать свой проект улучшенного арабского алфавита правительству Ирана и в Турецкий диван. Ускорить непременно процесс образования народа.

Новые люди, новые имена, письма, прошения, записки Крузенштерну, влиятельному Аскерхан-беку (мало ему хана, еще и бек!), переводчику при русском консульстве в Тавризе, даже продавцу шелковыми платками, — маленький человек, но вхож во дворец! и мучтеиду, очень тот расспрашивал о беглом главе мусульман-шиитов Феттахе, а алфавит для просвещения народа — лишь повод, чтоб выведать о беглом.

И Бутеневу, главе посольства в Константинополе, может, он поможет? И еще, и еще письма, экземпляры проекта: «Надеюсь, что мое истинное желание добра народу…»; «…через вашего генерального консула в Тифлисе Мирзу Гуеейн-хана…»

О! Гусейн-хан!.. А вы, оказывается, мастер интриг!

— Это политика, а не интриги! — как-то сказал Гусейн-хан Фатали. — И вы не станете отрицать, что моя верность престолу шахиншаха…

— Да, да, а как же? И исламизму, вы часто это говорили!..

— А раз так…

— То дозволены все средства, да?

Фатали пишет и пишет: и в шахиншахский меджлис, и в высокий диван Блистательной Порты: «…единственная моя корысть — грамотность мусульманского народа»; а в Порте этого слова и не знают, а шах впервые слышит! И новые экземпляры проекта — в институты по изучению восточных языков, в Петербург, Париж, Лондон.

И зреет идея: поехать самому; уже взрослый брат Тубу Мустафа, моложе Фатали на много лет, не напишешь же как есть: родственник, мол, знает много языков, может заменить в случае командировки, — надо непременно поехать в Стамбул!

Мирза Казембек — известный востоковед, с чьим мнением считаются в столице, принял христианство (католицизм!.. еще в далекой юности, в Астрахани, — такая радость шотландским миссионерам: поколебали веру Казембека). И Фатали пишет ему: много слышал о вас, я написал и посылаю вам несколько пьес в стиле европейцев из жизни мусульман — земляков, может, скажете, дерзкая идея, но ведь кто-то должен начать первым!.. посылаю и повесть, на родном еще не публиковалась, — непременно узнать мнение об алфавите!

«Мсье Тимофеев, вы исполняете в Турции ту же должность, что и я в Тифлисе, узнайте, как там в Диване с моим проектом?» И ему — книгу комедий на русском, «увы, не на родном тюркском!..»

«Конечно, я не доживу до того времени, когда мой алфавит, это революция в мире Востока! победит, но что это будет так, я не сомневаюсь!» — писал Фатали академику Дорну. И окрыляющий ответ Дорна: идея встретила поддержку.

А вокруг комедий и особенно повести — недовольства. Началось с того, что каждый раз, проезжая через Шайтан-базар, мимо лавок, Фатали стал замечать колкие взгляды; а один лавочник, краснобородый от хны Мешади, прежде Фатали его не замечал, стал резко вскакивать с места, отчего конь однажды чуть седока не сбросил. Низко кланяется, почтение, а во взгляде Дерзость: «А мы твоего коня и вспугнем!..» И, вскакивая с мягкого сиденья, — всем телом наружу: «Здрасте! мол, я твой герой и вам мое почтение!» И хихикает, обнажая золотые зубы, дороже головы. «Что ж ты, Фатали, измываешься над своим народом?!» Шустрый такой лавочник, другие побаиваются Фатали, а этот — не очень-то, хотя и Мундир… «Разве армяне о себе так напишут? А грузины? — это он вслед Мундиру, неужто и он, с той поры, как началось, иногда лишь Мундир и видит? — Ты посмотри: ни один слова дурного о своих не скажет. А русские разве над собой… Гоголь?! А ты попробуй попроси, чтоб перевести разрешили». Будто не Фатали, а он, этот лавочник, якшается с Кайтмазовым!

А Кайтмазов, узнав о намерении Фатали, сочинил — служба прежде всего — секретное донесение Никитичу, прося разрешения отказать Фатали: «…чисто с цензурной точки зрения, конечно, и речи быть не может о каких-либо препятствиях к изданию какого бы то ни было перевода «Ревизора». Но в данном случае нельзя не обратить внимания… наша жизнь представляет очень неприглядную картину, горькую для нас… для какого-нибудь татарина она дает не только пищу, но и побуждение к появлению и без того враяадебности… под личиною почтения едва ли не кроется злорадный предлог к осмеянию».

— А «Горе от ума»? Мы с вами вчера ходили на спектакль, ой как вы переживали!.. «Вот бы нам на Востоке, — сказали вы. — Ну, что толку в переводе? Где вы его поставите?..» А ведь правда — где? «Сунешься, — думает Кайтмазов, — а я на тебя новое секретное!..»

Что ж ты выставляешь нас на посмешище? Из любви? Ничего себе любовь… А в нашем народе столько доброго! И почитание старших, и терпение, и послушание властям. Уж кому-кому, а не мне об этом тебе, наместническому чину.

Наконец-то! Прибыл из южной державы высокопоставленный муж по пути в Европу, Абдуррасул-хан, остановился у консула Али-хана, через которого Фатали посылал свой проект. Пригласили Фатали.

— Как насчет моих идей? О реформе алфавита и просвещении народа.

Лицо у того вытянулось: — А я впервые слышу!

— Да как же?