Неизбежность (СИ)

Каштановые пряди стали немного короче, но все же собраны в привычный пучок — правда теперь он расположен гораздо выше, открывая выбритые с двух сторон виски. Выразительные скулы заострились ещё сильнее, а на обеих руках с неизменно выступающими венами — монохромные черно-белые татуировки, протянувшиеся от запястья до короткого рукава синей футболки.

На левой — огромный насыщенно-черный ворон, сидящий на иссохшей кривой ветке под круглым диском полной луны.

На правой — разобранный циферблат карманных часов и несколько шахматных фигур, в одной из которых безошибочно угадывается чёрный ферзь. А на внутреннем сгибе локтя шрифтом, подозрительно напоминающим шрифт печатной машинки, выведена надпись на латыни.

— Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше, — машинально переводит Уэнсдэй, совершенно забыв, где она находится и что должна делать. Негромкое покашливание позади Ксавье наконец выводит её из состояния растерянного оцепенения. К счастью, голос звучит твердо. — Придумай другую подпись.

Он беззлобно усмехается, становясь ужасно похожим на себя в прошлом.

Словно им снова шестнадцать.

Словно все случившееся было ночным кошмаром — пугающим, но не способным оставить в душе по-настоящему глубокий след.

— Подпиши как хочешь.

— Ты теперь живешь в Нью-Йорке? — зачем-то спрашивает Аддамс, напрочь игнорируя всех прочих поклонников.

Ксавье отрицательно мотает головой.

Oh merda. Он приехал… специально?

И по её ледяной броне проходит первая трещина.

— По работе приехал. И случайно прочитал про твою презентацию. Выдалась свободная минутка, ну я и… решил заглянуть.

— Ясно.

Конечно, он здесь по чистой случайности. Нелепое совпадение.

Как она вообще могла подумать об обратном?

У них давно нет ничего общего.

Уэнсдэй решительно оставляет стандартную именную надпись и, захлопнув книгу, протягивает ему.

И тут же отворачивается к следующему читателю, старательно избегая прямого зрительного контакта и ощущая предательскую дрожь в руках.

— Ну… пока, Аддамс. Удачи тебе.

Ксавье мнется на месте с полминуты, явно ожидая ответного прощания. Но она не удостаивает его ни ответом, ни даже мимолетным взглядом — поднимает угольные глаза лишь тогда, когда он берет со стола книгу и направляется к выходу. И от вида его ссутулившихся плеч Уэнсдэй вновь ощущает давно забытое чувство — как сердце щемяще сжимается вопреки всем законам нормальной анатомии.

Он оборачивается у самых дверей.

— Эй, Уэнс… — давно забытое дурацкое обращение режет слух. — Может, мы… выпьем кофе?

Она должна отказаться.

Она должна.

Она…

— Да.

Они сидят за маленьким столиком в крошечной кофейне — двое бесконечно далеких людей, едва не ставших самыми близкими на свете.

Молчание затягивается.

Аддамс ощущает дискомфорт и машинально сцепляет пальцы в замок вокруг маленькой чашки.

— Как Эмили? — зачем-то спрашивает она, сделав маленький глоток обжигающе-горячего эспрессо.

— Эмили? — похоже, Ксавье удивлен этим внезапным вопросом. — Почему ты о ней спросила?

— Мне все равно, — безразлично отзывается она, неопределённо пожимая плечами. И поспешно добавляет. — Только не начинай снова принимать желаемое за действительное.

Но это ложь.

Очередная чудовищная ложь.

Ведь, похоже, ей совсем не все равно.

Сковавший сердце лед на поверку оказывается вовсе не многометровым слоем вечной мерзлоты, а лишь хрупким инеем при первых осенних заморозках.

Освобождение — не более чем призрачная иллюзия, полуночный морок, созданный воспаленным сознанием.

На самом деле его никогда не существовало.

Какой кошмарный неизбежный фатализм.

— Мы расстались. После неё были и другие. Знаешь… — он выдерживает длительную паузу, привычно потирая переносицу. — Я много раз пытался, но так и не смог больше никого полюбить. Ты всегда затмевала всех. Глупо это, наверное… Зачем я вообще об этом говорю? Как был дураком в шестнадцать, так и остался.

Ему всегда так просто давались такие невероятно сложные признания.

Всегда такой мягкий.

Искренний.

Открытый в своих чувствах.

Всегда совершенно ей неподходящий.

Могла ли она быть неправа, оставив его одного в унылой больничной палате много дней назад?

Вопрос — чистой воды формальность.

Она знала ответ все эти годы.

— Ксавье… — Уэнсдэй невыносимо странно вновь произносить его имя. — …какой твой любимый цвет?

Но она хочет сказать вовсе не это.

Аддамс опускает взгляд на темно-коричневую ароматную жидкость в миниатюрной чашке.

Эспрессо жутко кислит из-за сбитого помола. Отвратительная кофейня.

— Цвет? — его голос звучит совсем растерянно. — Не знаю… Синий, наверное. И чёрный.

Ну конечно.

Могло ли быть иначе?

Определенно, нет.

И она наконец находит в себе силы сказать то, что должна.

— Прости меня, — шепчет Уэнсдэй одними губами, совсем не будучи уверенной, что он её слышит.

Вопреки ожиданиям, сказать такое до странности легко.

Но все остальное — неимоверно сложно.

У неё все ещё есть выбор.

А может, и нет.

Может, выбор — тоже иллюзия.

— У меня рейс вечером. Обратно в Италию. Ты… мы… — Аддамс никак не может подобрать слов. Она на минуту прикрывает глаза, а потом резко выдает на одном дыхании. — Ты мог бы поехать со мной.