Неизбежность (СИ)

Ксавье почти рычит и резко опрокидывает её на постель, вжимая своим телом. Раздвигает шире дрожащие бедра — настолько, что растяжка причиняет ноющую боль — и одним рывком снова входит в неё. Темп грубых движений нарастает с каждой секундой, и Аддамс уже не пытается сдерживать стоны. Оргазм не прекращается, быстро переходя во второй, ещё более крышесносный. Все тело словно опаляет адским пламенем и бьёт лихорадочной дрожью — она буквально забывает, как дышать. Чувство реальности ускользает, растворяясь в импульсах невероятного наслаждения.

В какой-то момент ритм его глубоких жестких движений становится рваным и прерывистым. Ксавье толкается до упора, срывая с её губ особенно громкий вскрик, и тут же быстро выходит. Уэнсдэй чувствует капли тёплой жидкости на своем животе. А спустя несколько секунд — прикосновение мягкого пушистого полотенца, стирающего с кожи следы их близости. Она с трудом заставляет себя открыть глаза.

Ксавье ложится рядом, заключая её в объятия. Больничная койка явно слишком мала для двоих — он недопустимо близко, но Уэнсдэй не сопротивляется.

Совсем не хочет сопротивляться.

Взмокшие каштановые волосы беспорядочно спадают ему на лицо, и она машинально протягивает руку, заправляя за ухо непослушные пряди. Этот жест выходит недопустимо нежным, и у неё невольно сжимается сердце.

Черт побери, ну почему же он… такой?

Почему она его встретила?

Что за чудовищная ирония?

— Я должна тебе сказать… — Аддамс вздрагивает, чувствуя, как его тёплые пальцы лениво скользят по её выступающим позвонкам.

— М?

В нем так бесконечно много нежности.

Тепла. Света. Любви.

Настолько много, что ей не вынести.

Нет, она не сможет исполнить задуманное.

Не сможет довести дело до конца.

Не сможет.

Не…

— Это был последний раз.

— Что? — пальцы Ксавье замирают, и он резко приподнимается на локте, заглядывая ей в лицо.

Уэнсдэй зажмуривается.

Если он продолжит так смотреть, она не сумеет сказать то, что должна.

Почему люди называют это ощущение «разбитым сердцем»? Это слишком поверхностное и неточное сравнение.

Ведь сейчас ей кажется, что все двести пять костей ломаются одновременно.

— Я сейчас уйду отсюда и больше никогда не приду.

В уголках глаз начинает предательски щипать, но голос остаётся ровным.

Безразличным. Равнодушным.

То, что нужно.

Пусть лучше думает так.

— Что ты такое говоришь? Уэнсдэй…

— Не перебивай. Ты проживешь долгую спокойную жизнь и умрешь от старости в своей постели, как и мечтал. Однажды ты сказал, что я должна уехать отсюда, чтобы спасти всех… Я не смогу спасти всех. Но я могу спасти тебя.

— Нет… — голос Ксавье звучит совершенно надломленно. Так, как никогда прежде. — Как ты не понимаешь… Так же нельзя… Господи, Уэнсдэй. Я ведь… Я же… люблю тебя.

«Я…»

Она не может признаться даже мысленно.

Наверное, это к лучшему.

— Я совершенно ничего к тебе не чувствую.

Уэнсдэй возвращается в академию поздним вечером.

В ушах упорно продолжают звенеть его слова — Ксавье чудовищно долго не позволял ей уйти.

Кричал, захлебываясь слезами, уже привычные отрывистые фразы о том, что она не может так поступить.

Умолял остаться, покрывая лихорадочными поцелуями её бледные дрожащие пальцы и бессвязно шепча что-то о всепоглощающей силе собственной любви.

С отчаянием утопающего цеплялся за её рубашку, не позволяя одеться — и она панически-поспешно натянула только джемпер и джинсы.

И просто-напросто сбежала, оставив в палате большую часть своих вещей.

И значительную часть своего сердца.

Синклер, сидящая за ноутбуком на своей тошнотворно-розовой половине комнаты, встречает её взглядом, полным тревоги.

— Где ты была? — обеспокоенно спрашивает блондинка.

— Энид… Завтра я уезжаю из Невермора. Навсегда.

***

Поначалу он звонит каждый день.

Уэнсдэй купила новый телефон в Джерико за пару часов до того, как села в семейный черный катафалк и, в последний раз окинув витиеватые ворота академии долгим немигающим взглядом, решительно кивнула Ларчу.

Она оставила свой номер одной только Энид, взяв с той клятвенное обещание на мизинце никому больше его не давать под страхом мучительной смерти.

Синклер не сдержала обещание.

Конечно, она не сдержала.

Глупо было на неё полагаться.

И теперь Ксавье звонит каждый день.

И заваливает сообщениями — сотнями длинных полотен из однообразных печатных букв, которые по всем законам логики не должны задевать за живое.

Но они задевают.

Настойчивая трель оповещений и звонков, бьющая по ушам с неизменной регулярностью, однажды заставляет Уэнсдэй забросить телефон в самый дальний угол чердака.

Но ночами, когда она просыпается от изматывающих кошмаров — в которых ей раз за разом не удаётся его спасти — Аддамс кажется, что она продолжает слышать, как телефон вибрирует от нескончаемого потока сообщений.

Она не прочитала ни одного.

Удаляла все подчистую.

Но иногда Уэнсдэй все-таки поднимается на чердак, чтобы разблокировать проклятый телефон и написать дежурный ответ на дежурный вопрос Энид о её самочувствии.

«Я в порядке».

Разумеется, она в порядке.

Главное, повторять это почаще.