Неизбежность (СИ)

Но если она сейчас отступит и, поддавшись сомнительному порыву, сядет на обратный автобус до академии, гнетущая неопределённость никуда не денется. Будет висеть в воздухе оголенным электрическим проводом под опасным для жизни напряжением.

Уэнсдэй не успевает повернуть ручку и толкнуть дверь вперед.

Спустя долю секунды она распахивается сама. На пороге стоит Эмили.

Ясные небесные глаза в обрамлении умело подкрашенных ресниц слегка расширяются, а затем — подозрительно прищуриваются, от чего взгляд становится по обыкновению неприязненным.

Мартинес украдкой оборачивается через плечо и быстро выходит в коридор, решительно загораживая собой дверь.

Похоже, вывихнутое запястье благополучно стерлось из её памяти.

Уэнсдэй совсем не против преподать новый, более запоминающийся урок.

— Отойди, — ядовито шипит она с неприкрытой угрозой в арктически-холодном тоне.

— Зачем ты здесь? — требовательно спрашивает Эмили, скрестив руки на груди. — Пришла снова поиздеваться над ним? Все тебе мало, да?

— Лучше не лезь, — Уэнсдэй понижает голос до шепота, но угроза в деланно-спокойном голосе становится лишь ощутимее.

Самоуверенное выражение на побледневшем лице блондинки вдруг гаснет — словно разом слетает непроницаемая маска презрения. Эмили поджимает пухлые нелепо-розовые губы и болезненно морщится — так, будто они снова в коридоре Офелия-Холла, и Аддамс снова мучительно медленно выворачивает её хрустально-хрупкое запястье. Мартинес устало опускает голову, разглядывая носки своих бежевых туфель, и выдерживает длительную тягостную паузу.

А когда начинает говорить, её голос звучит непривычно глухо.

— Аддамс, ты не понимаешь, что делаешь. И что самое страшное — не хочешь понять. Ты ведь ему попросту жизнь ломаешь…

— Чужая жизнь — не твоя проблема.

— Вот именно… В этом вся ты, — с вымученным вздохом Эмили медленно поднимает взгляд. — Ты однажды спасла меня, и я этого не забуду. Я прошу не для себя, я прошу ради него. Если он хоть немного тебе важен… Пожалуйста, прекрати причинять ему боль… Прекрати его мучить. Он такого не заслужил, а ты… Ты ведь совершенно не способна что-то чувствовать.

Уэнсдэй хранит непроницаемое молчание на протяжении всей длительной тирады. Но не только потому, что считает ниже своего достоинства вступать в подобные душещипательные диалоги.

А потому что… Эмили никогда не узнает, как сильно ошибается.

Никогда не узнает, какими были те десять минут, что Уэнсдэй провела в его палате после операции, пока Ксавье ещё не пришел в сознание. Она просидела все это время прямо на холодном кафельном полу, уткнувшись лицом в пропахшую лекарствами простынь. Она не плакала с шести лет — и слезы, словно накопившись за долгие годы, беззвучно стекали по бледным щекам нескончаемым потоком.

А потом просто встала и ушла с обычной неестественно-прямой спиной, навсегда вернувшись к перманентному спасительному равнодушию.

Никто никогда об этом не узнает.

И в первую очередь — он сам.

— Не стой у меня на пути.

Коротко и резко. Как всегда.

И Мартинес уступает.

Снова тяжело вздохнув, отходит в сторону, позволяя Аддамс толкнуть от себя белую дверь палаты.

Ксавье сидит в постели, склонившись над крафтовыми листами скетчбука. Крошечная морщинка между бровями, острые скулы, ещё хранящие болезненную бледность, руки с выступающими венами, длинные пальцы, сжимающие огрызок черного карандаша.

Oh merda.

Он поднимает глаза на неё — насыщенно зелёные глаза, такие безумно тёплые, что это катастрофически невыносимо — и его лицо вдруг проясняется.

Словно он увидел самого важного человека в своей жизни.

А совсем не виновницу многочисленных собственных бед.

— Уэнсдэй… Как ты?

Даже сейчас, встретившись со смертью лицом к лицу, едва оправившись от ранения, Ксавье первым делом решает спросить о её самочувствии.

Какая чудовищная глупость.

Какая чудовищная преданность.

Уэнсдэй движется словно на автопилоте, молча подходя ближе.

Прямой взгляд — глаза в глаза.

Бархатная весенняя зелень — против несокрушимой обсидиановой пустоты.

А мгновением позже Уэнсдэй решительно вырывает из пальцев Ксавье мешающий скетчбук и, небрежно отбросив блокнот на прикроватную тумбочку, резко садится сверху, обхватывая его бедра своими.

— Ух ты… Ты прямо сама внезап…

— Заткнись.

Одним стремительным движением она подаётся вперед, впиваясь в его приоткрытые губы глубоким горячечным поцелуем. Поначалу слегка растерявшись от её сокрушительного напора, Ксавье довольно быстро справляется с собой — уже спустя минуту его руки собственнически сжимают тонкую талию, не позволяя Аддамс отстраниться ни на миллиметр.

Но она и не намерена отстраняться.

Близость его тела мгновенно воспламеняет каждое нервное окончание, и с вишневых губ срывается первый негромкий стон, утонувший в продолжительном поцелуе. Её настойчивые пальцы уверенно тянут вверх тонкую хлопковую ткань его синей футболки и отбрасывают мешающую одежду прямо на пол.

Почему у него постоянно исключительно синие футболки?

Наверное, это его любимый цвет.

Она не знает — никогда этим не интересовалась.

Oh merda, она ведь совсем ничего о нем не знает. Какой чудовищный кошмар.