Читаем Неизбирательное сродство полностью

Неизбирательное сродство

Третий день как не ходят трамваи.Мороз не менее –20 °C.С трудом добралась до Эрмитажа.А днём — в четыре — обстрел.Не пошла обратно:осталась — впервые — греться у Глеба(он и рад). Даже если домойнагрянет Георгий —всё равно. Пишу на узкомлистке, потом надо вклеить(буквы еле влезают в строчку),чтобы высветить красную дату —окончательного отвержениядовоенных «приличий».Здесь ещё подают воду,только нет электричества.Над роялем — коптилка.Я сумела вымыться — чудо!Грели воду на печке подшивкамимузыкальных журналов.Глеб смеялся: «Дымят щелкопёры.Если что — пустим дальше в растопкуGoethes saemtliche Werke».Для любви не осталось сил —только грели друг друга.

15 декабря (на обороте листка).

Глеб сварил горсточку кофе(он купил его в августев Елисеевском), припасённогодля такого вот «чрезвычайногопроисшествия». Это был сущий праздник!А потом провожал на работу;ну, а вечером — на Васильевский.Говорит, что ему на пользусвежесть вьюжной морозной прогулкипод пальбу, что доносится с фронта(это при его истощении!).С приближеньем к Смоленскому кладбищучерез Мусоргского, у трампаркабесконечные вереницыпохоронных процессий:кто на саночках, редко — подводамив самодельных картонных гробахили просто в тряпичных обмотках,в грязных простынях — трупы-личинки.Люди везут своих близких:как в египетском ритуале.Глеб сказал: «Как перед погруженьемна ладьи, плывущие к западу солнца».Солнца, кстати, не было видно.Только грохот орудий, вьюга, сверканияпо всему горизонту››.

XVIII

На обратном пути с Васильевского, под жестоким обстрелом Глеб всё вспоминал строки Арсения Татищева — из середины «Светозвучия» — и всё дивился способности татищевского зрения вперёд: ведь всплывшее было написано, вероятно, в октябре 1919-го, и тогда зимы настоящей не было, да и ухали орудия где-то возле Гатчины, хотя их звук доносился до центральных кварталов города. Но зима рифмовала со смертельным огнём в слухе и в воображении, и только так и можно было написать ту жестокую осень, с нависшими над городом призраками неизбежного зимнего голода и реставрации.

«…весь перекипая огнём,огнём расцветающих арок,и даже копытом, конём —вот рифма! — придавленный, жарокснежащийся сажей на насзимой орудийного гулатот воздух; а нам-то ни глазотвесть, ни Уэльсово „Улла!“услышать сквозь грохот и вой —то люди, а не марсианеглаза засыпают землёйзимой орудийных сверканий…»

Теперь это были уже не марсиане и точно не люди, а нечто третье. Глеб всё не мог сформулировать что, подобрать к этому нечеловеческому, машинному верного слова. Ум его упорно работал над этой задачей, в разрешении которой, пожалуй, не было никакого смысла.

XIX

Из тетради Глеба:

‹‹16 декабря 1941 г. и после.

Голод такой,что и лихорадкавозбуждённого мозгаотступает —вот в продолженье ноябрьскогоin modo giapponese —последние спазмы:Встали троллейбусына покрытом инеем Конногвардейском.Выбиты окна.