Неизданная проза Геннадия Алексеева

И вот наступил день премьеры. Пришли официальные лица и актеры из других театров, собралась приглашенная публика. Я сидел в центре зала. Справа от меня сидел главреж, слева – главлит. Чуть подальше поблескивал кожаный пиджак композитора.

Свет погас, «пушка» ударила в дирижера. Он повернулся к публике, галантно улыбнулся, раскланялся, снова оборотился лицом к оркестру, взмахнул дирижерской палочкой, и зазвучали первые такты музыкального вступления. Занавес медленно пополз вверх, и представление началось.

Успех был полный. Актеров вызывали раз пятнадцать. На сцену летели цветы. После второго вызова главреж кивнул мне и композитору:

– Пошли!

– Куда? – спросил я недоумевая.

– Пошли, пошли. – повторил главреж. Мы прошли по боковому коридору и очутились за кулисами. Актеры и балерины вытолкнули нас на середину сцены. Занавес поднялся, и я увидел черную бездну зрительного зала и зрителей первых рядов. Они кричали, хлопали, радостно улыбались. Режиссер взял за руки меня и Витю и подвел к рампе. Наше появление вызвало в зале новый приступ энтузиазма. К моим ногам упал букет желтых нарциссов. Я его поднял и зачем-то понюхал. Но тут главреж отвел нас назад, и занавес опустился. Ко мне подбежала одна из актрис, обняла меня за шею голой горячей рукой и крепко поцеловала в губы. Поцелуй был длительный, а занавес снова пополз вверх. Актриса оторвалась от моего рта и взяла меня за руку. И я снова кланялся, полуослепленный лучами прожекторов и полуоглушенный грохотом аплодисментов.

Через полчаса в кабинете директора театра начался небольшой банкет по случаю блестящей премьеры.

Композитор совсем не пил, но произносил тосты. Главреж пил умеренно, а я пил больше всех, но почти не пьянел. Напротив меня сидела «основная» Наташа. Она смотрела на меня и улыбалась. А я смотрел на нее и тоже улыбался.

– Я предлагаю тост за автора либретто! – сказал Витя. – Успех спектакля на пятьдесят процентов зависит от литературы. Из дрянных текстов не выжмешь ничего путного. У нас были отличные тесты – настоящая поэзия. Так выпьем же за нашего поэта!

Долг платежом красен, и потому я встал и произнес ответный тост в честь композитора. Какие еще были тосты, я не помню.

Было уже за полночь, когда Витя привез меня домой на своей машине. По дороге мы говорили о будущей нашей совместной работе. Нам казалось, что мы уже никогда не расстанемся.

Наконец машина въехала во двор и остановилась у подъезда. Витя выключил мотор.

Мы сидели в полумраке и молчали. Мне не хотелось выходить, а композитору Вите не хотелось ехать дальше.

– Ну как Ниночка? – спросил вдруг Витя.

– Какая Ниночка? – спросил я в свою очередь.

– Она с тобой целовалась на сцене.

– А-а-а, Ниночка! – протянул я и увидел в лобовом стекле перед собою улыбающуюся Наташу.

– Смешно, – сказал композитор.

– Что смешно? – поинтересовался я.

– Смешно, что я в эту затею не верил. Твоя поэма не для этого театра – совсем другой жанр.

Витя повернулся ко мне и уселся поудобнее, положив локоть на спинку кресла.

– Когда я тебя увидел, я подумал: «Полный завал! С ним мы никогда не сработаемся». И вот поди ж ты! Мы с тобой создали шедевр. А у Ниночки, между прочим, красивые плечи. Покатые. Такие теперь редкость, как мебель павловских времен.

По лестнице я поднимался не торопясь и долго бренчал ключами у двери квартиры. Не снимая пальто, я сел в прихожей на стул и сладко вытянул ноги. Надо мною висела афиша моего спектакля. Впервые в жизни я был по-настоящему счастлив.

Два раза в неделю я посещал театр. Шел премьерный медовый месяц. После каждого представления я вместе с главрежем, композитором и главным дирижером выходил на сцену, а после всякий раз меня кто-то обнимал, целовал, тормошил, благодарил и поздравлял.

В газетах стали появляться рецензии. Они были хвалебные, иногда даже восторженные. Но в одной было написано, что спектакль удался, несмотря на довольно слабое либретто начинающего поэта. «Было бы лучше, – писал критик, – если бы этот трагический сюжет был разработан более опытным литератором».

– Плюньте, – сказала мне завлит, – мало ли кретинов на этом свете!

Я плюнул, но на душе все-таки остался неприятный осадок.

Вскоре после этого я давал интервью американской делегации. Делегация состояла из аспирантов и преподавателей различных американских колледжей. Посмотрев спектакль, американцы захотели познакомиться с автором и задать ему несколько вопросов. Интервью проходило в присутствии главного режиссера.

– Сколько вам лет? – спросил один из американцев.

Я ответил, а переводчица перевела.

– Долго ли вы работали над этой пьесой? – спросил другой американец.

– Да как сказать, – ответил я, – может быть, месяц, а может быть, и больше.

– Не понимаю! – сказал американец, и я объяснил, что над либретто я трудился месяц, а поэма, по которой создано либретто, написана уже давно.