Неизвестная. Книга первая

— А ну, отворяй! Кому говорю! — вопил Митроха и молотил прикладом в дверь. Стучать, как ни странно, пришлось довольно долго. Уже и на нижнем этаже скрипнула дверь, уже послышался голос дворника, успокаивающего кого-то и что-то кому-то вежливо объясняющего. Уже и сам старикашка, позвякивая на ходу связкой ключей, с молодецкой прытью пролетел мимо Митрохи и бросил на ходу:

— Ты зачем же ботами да по обивке-то, гражданин-товарищ? — но ответа дожидаться не стал, спешил очень.

Хотел ему Митроха сказать все, что на душе его солдатской накипело. И про эту дверь, и про дом, и про весь Питер, стольный град рухнувшего мира, и про революцию — будь она неладна, ибо закружила голову рязанскому парню, завертела, приподняла, да пока не опустила. Так сказать хотел, чтобы стены в доме задрожали.

Не довелось.

Дверь отворилась.

На пороге стоял немолодой уже человек: седеющие виски, офицерская фуражка с темным пятном от кокарды, френч без знаков отличия с серебряным галуном на левом рукаве5, в одной руке небольшой чемоданчик, в другой — потертая шинель с оторванными погонами. На ногах добротно подшитые валенки, а на носу — совершенно неуместные круглые очки. За спиной человека в темном коридорчике кто-то всхлипнул, а человек сказал спокойно:

— Я готов.

— К чему? — опешил Митроха.

— Ну… вы разве не за мной?

— Да нет, — помотал головой солдат. — Не за тобой… До тебя еще очередь дойдет в свое время. Мне женка твоя нужна…

— Наталья? Зачем?

— Ну коли спрашиваю, стал быть — нужна.

— Она спит.

— Так разбуди, в лоб твою мать!

За спиной офицера ойкнули, а потом появилась миловидная женщина с покрасневшими от недосыпа и слез глазами, в скромном халате, подпоясанном почему-то мужским поясным ремнем.

— Погодите, Александр Васильевич, — сказала она, выступив вперед. — Коли это меня спрашивают, так я сама и отвечу, — и тихонько мужа вглубь квартиры потеснила, словно загородила собой от этого озлобленного на весь свет солдата.

— Я Наталья Барченко. Что вам угодно?

Митроха совсем растерялся. Весь его пыл и пал и вся недавняя злость полыхнули молнией да потухли. И чего это он как с цепи сорвался? Вон и дамочка какая пригожая, да и муж ейный тоже не из контры, по всему видать. Ведь у Митрохи тоже нашивка на рукаве имеется, только красная6. Под повязкой ее не видать, а ведь она там, куда же ей деться-то. Может, они в одних окопах от пуль германских ховались, а он на него по матушке…

— Тут это… — сказал солдат примирительно. — Не найдется ли у вас, гражданка, каких-никаких теплых вещей.

— Каких вещей? — не поняла женщина.

— Теплых, — повторил Митроха, — Ну там… пальте какое-нить или шубейка с тулупчиком.

— Шуба есть, — сказал офицер.

— Да, — согласилась его жена. — Есть шуба.

— Вот и славно, — обрадовался солдат. — Я ее у вас экс-про-при-ирую, — старательно по складам проговорил он. — А взамен, — он сунул руку за пазуху, поискал что-то там и вытащил на свет сложенный вчетверо листок серой бумаги. — Вы получите расписку о том, что ВЧК изымает у вас, значит, ваше добро в пользу революционного пролетариата. Вот, — ткнул он дулом винтовки в поднятый листок. — И печать имеется, и подпись товарища Дзержинского.

— Наташенька, неси шубу, — сказал офицер, поставил чемоданчик на пол, но шинель так в руках и держал. — Вы пройдете?

— Да не… — отмахнулся Митроха. — Мы здесь подождем.

— А что там за возня наверху? — кивнул жилец в сторону лестничного пролета.

— Так ведь то не ваше дело, — строго сказал Митроха, а тут и жена офицерская с шубой вернулась.

Хорошая шуба… лисья, длинная, хоть и поношенная, но вполне справная.

— Вот, — сказала женщина. — Возьмите.

— Ага, — кивнул Митроха, шубу забрал, на руке подбросил. — Легкая, что гусиное перышко.

— Это мне Рерихи… жена его… но вам она, видимо, сейчас нужнее…

— Ага — снова кивнул солдат и взамен шубы подал женщине расписку.

Та, даже не взглянув на нее, сунула в карман халата.

— До свидания, — сказала сухо и скрылась в темном коридоре квартиры.

— Что-нибудь еще, гражданин чекист? — спросил офицер.

Митроха помолчал, лоб наморщил, прикидывая что-то в своем солдатском уме, и сказал офицеру:

— И это… валенки тоже…

Офицер мгновение поколебался, но валенки с себя стянул.

«Вот ведь и портянки на нем солдатские», отметил про себя Митроха. Но вслух ничего не сказал, забрал и валенки, кивнул — благодарствую, мол — и поспешно бросился наверх. Уже на середине лестницы он обернулся и крикнул глядевшему ему вслед офицеру:

— Зайти в квартиру! Дверь запереть и носа не казать! А то пальну.

Дождался, когда жильцы выполнят его приказ, оглядел валенки, к ботинкам своим солдатским приложил, хмыкнул довольно и ринулся на четвертый этаж.

А бывший окопный прапорщик немного постоял перед закрытой дверью, отдышался, потом усмехнулся чему-то, пристроил на вешалку шинель. Сверху повесил фуражку. Свил с ног портянки, бросил их небрежно на обувную тумбу, сунул ноги в домашние турецкие тапки с задранными носами и без задников и пошлепал в комнаты.

А чемоданчик оставил стоять у двери. До следующего раза. Обещал же тот чекист…