Неизвестная. Книга первая

Жена уже лежала в постели. Он разделся, осторожно забрался под одеяло и обнял ее.

— Что-то Евграфыч сегодня расстарался. Жарко.

— Это я его вчера попросила… — сказала Наташа. — Ты же кашлял…

Потом помолчала и выдохнула:

— Слава богу…

— Бог спит, — сказал писатель, поцеловав жену в шею. — И ты спи.

А потом сам вздохнул и прошептал:

— Он бы такого не допустил…

*****

Этот дом на Гороховой видел многое: и балы, что любил давать лейб-медик матушки Екатерины, и тайные церемонии масонских лож, и торжественные собрания блистательных дворян, и подчеркнутую холодность охранного отделения. Слышал прекрасную музыку, секретные формулы новоявленных жрецов и даже выстрелы, когда стреляли в градоначальника. Однако того, что творилось здесь сейчас, старый дом никогда не видывал и не слыхивал.

Шумно было в доме на Гороховой.

Шумно и дымно.

Курили все.

Кто-то уходил в промозглую ночь, кто-то, замерзший и усталый, возвращался. Кто-то стучал одним пальцем по клавишам машинки, старательно шевеля губами в такт напечатанным словам. Кто-то громко требовал адвоката, а кто-то смеялся над этим требованием как над забавной шуткой. Где-то лязгал дверной запор, где-то — затвор винтовки. Там кто-то пел, отвратительно коверкая мотив, тут кого-то били…

Дом жил.

Сто человек работало в то время в ВЧК. Да еще батальон пехотный придан для уличных патрулей, облав на притоны бандитские и сходки офицерские, ну и ежели кого в расход пустить понадобится или, как тогда говорили, «шлепнуть» — как малыша по попке… А еще дом набит был шушерой всех мастей: грабителями, домушниками, проститутками и просто гулящими, карманниками, фармазонщиками, марафетчиками…

Как-то нелепо, неправильно и странно было видеть рядом с этим шумным развязным скопищем представителей столичного дна шикарных дам в дорогих манто и муаровых платьях, бывших генералов и князей, ученых с мировым именем и известных буржуа. Казалось, что они были здесь ни к чему, но они здесь были — осколки рухнувшего в одночасье блистательного мира.

Дом на Гороховой не спал. Давно. Уже несколько месяцев. Некогда было…

— Ладно тебе, — хлопнул по плечу пожилой чекист молодого сослуживца. — Еще отоспишься… там тебя дело ждет…

— Да слышал уже, — вздохнул молодой. — А правда, что она даже без панталон?

— Ну не знаю, — пожал плечами старший. — Сам и разберешься.

Засмеялся и пошел по забитому людьми коридору — худой, длинный, с аккуратной бородкой-клинышком, с острым, проницательным взглядом.

— Дон Кихот! — восхищенно посмотрел ему в спину молодой человек.

А молодой человек был действительно молод. Лет восемнадцати. Небольшого роста, белокурый, с неглубокими залысинками над высоким лбом. С прямым, чуть длинноватым носом, с чуть пухлыми чувственными губами и несколько маловатым подбородком, прикрытым рыжеватой порослью. Приятный на вид молодой человек. Вот только если присмотреться, внимательно присмотреться, то можно было заметить, что волосы у вьюноша крашеные, на кончиках век гримом нанесены легкие, почти незаметные штрихи, но из-за них кажется, что у чекиста совсем другой разрез глаз. И бородка — то ли для солидности, то ли просто из прихоти — тоже слегка подкрашена театральной краской и оттого кажется гораздо гуще…

Ну так это, если сильно присматриваться. А кто это будет делать в дыму, гомоне и суматохе дома на Гороховой?

Людям и так некогда.

— Товарищ Владимиров!

Окрик вывел чекиста из оцепенения. Тот повернулся:

— Здравствуйте.

— Вот ордера вам снизу просили передать.

— Много?

— Восемь штук.

— Уф, Моисей Соломоныч, запалили они меня совсем. Я же только вернулся…

— Ну и как сходили? — Урицкий передал бумаги чекисту, поправил пенсне и, подхватив молодого человека под локоток, увлек его по шумному коридору.

— Хорошо сходили, — ответил Владимиров. — Тут бандюки повадились под ЧК рядится, граждан-буржуев щипать. Да с мокрухой. Три семьи вырезали, ну а нынче они на Лиговке ювелира Гользмана решили на гоп-стоп взять. Нам соседка их сдала. Дескать, она их из окна увидела и главного ихнего признала, бывшего мичмана Солодуху. Он ее как-то в шестнадцатом году на балу тискал, чести девичьей лишил, а потом испарился — словно его и не было…

— Поматросил, значит, мичман и бросил, — хохотнул Урицкий.

— Вот-вот, — кивнул чекист. — Так она решила, что если он в ЧК, то от нее голубчик уже никуда не денется. За честь свою девичью поруганную решила отомстить. Взяла и на номер самого Феликса телефонировала. Дескать, чекист ваш, Солодуха Анатолий Петрович, такой-растакой охальник и стрикулист. А сейчас он у ювелира Гользмана обыск делает, так смотрите, чтоб чего себе не прикарманил, ибо, дескать, на том памятном балу он серебряную конфетницу спер…