Неизвестная пьеса Агаты Кристи

С ним надо говорить. Женя сколько раз читала, как стюардессы «заговаривали» угонщиков самолетов, а заложники — террористов. В каком-то учебнике по борьбе с терроризмом даже было написано об особой симпатии — ну, не так круто, конечно, скорее об особой связи, — которая может установиться в этой цепочке. Дескать, иногда возникает такой психологический момент, когда рука убийцы дрогнет… пулю перекосит в стволе и всякое такое.

Сколько же тоннокилометров речей надо извести, чтобы довести пулю до самоубийства? Но в одном правы эти учителя: с ним надо говорить!

— Послушайте, — произнесла как можно убедительнее, — я ведь не вру. Есть люди, которые знают не только, где мы, но и кто вы.

— Да? — повел он не изуродованной бровью — красивой, соболиной. — Ну и что?

— Вас схватят, — объяснила Женя терпеливо, как ребенку.

— Руки коротки.

— Да ладно вам, — протянула насмешливо — или это ей так казалось, а на самом деле плаксиво? — Все-таки если человек будет мстить за смерть своего друга и своей… — она запнулась, — своей знакомой, он вас из-под земли выроет.

— А меня там нету, — пробормотал убийца. — Был, да ушел.

— Ну и что? — передернула плечами Женя: мороз прошел по коже от этих слов. Правду ведь говорит! — Он все равно найдет, потому что…

— Знакомая — это ты, что ли? — перебил он. — А зачем за тебя мстить? Я тебя убивать не собираюсь. И его тоже. — Он небрежно указал дулом пистолета на Грушина, который сидел, повесив голову, бледный, безучастный, и только полуоткрытые глаза доказывали, что он еще не лишился сознания.

Женя откровенно опешила:

— Не… не собираетесь? Но зачем было стрелять?

— Но вы же пришли мне помешать? Теперь не сможете. Вы останетесь — я уйду. Только сначала…

Его ладонь мягко накрыла голову Аделаиды, и та истерически взвизгнула, заслонила лицо руками, слабо бормоча:

— Ты все уже сделал… чего еще хочешь?

— Ну, это театр! — небрежно махнул оружием Охотников. — Я не верю ни одному твоему слову. Ты слишком хитра для меня, боялся даже, что ускользнешь, но теперь все, поймал я тебя. Ты осталась одна. Потом я остановлюсь.

— Почему же — одна? — тихо молвила Женя. — Корнюшина-то мы из гроба вытащили — знаете, небось?

Изуродованная половина лица чуть дернулась. Очевидно, знает…

— Да и с Климовым вы прокололись.

Снова эта судорога.

— Аделаида Павловна, — подавшись вперед, окликнула Женя, потому что слишком страшно было смотреть на убийцу. — Вам плохо?…

Из-под пледа глянули погасшие глаза. Видит она хоть что-нибудь?… Инвалидная коляска живо напомнила Жене первую встречу с Глюкиадой, и, признаться, она еще надеялась, что это в самом деле, как сказал Охотников, театр. Но нет. Аделаида не уловила даже откровенной подсказки. А ведь можно было что-то придумать, припадок разыграть…

Но нет. Она сломлена.

— Как вы узнали? — прошелестели сухие губы. — Неужели Артур?… Но что с ним, вы его?…

У нее перехватило дыхание.

— С вашим сыном все в порядке, — ласково сказала Женя и с радостью уловила проблеск жизни в потускневших глазах. — Просто мы не очень-то поверили в ваше исчезновение. И когда вы позвонили Артуру, ваш разговор был услышан.

Аделаида с болью откинула голову.

— Значит, это вы… это из-за вас!..

— Оставь! — с презрением бросил Охотников. — Ты всегда ищешь каких-то других виновных, а ведь все началось из-за тебя! Тех, кого я убил… в их смертях виновата ты! И если тебя скрючило от страха, будто старую клюку, ты это только заслужила. Но и этого тебе еще мало! Однако не бойся. Смерть твоя будет быстрой. Ты словно провалишься сквозь проломившийся лед, как провалился некогда я, и попадешь в миры истинных бед и мучений. Но все же не пугайся. Тебя уже нельзя будет убить, нельзя растерзать, как в земном бытии. Ты будешь трупом, каким был я. Только я уж постараюсь, чтобы у тебя не оказалось возможности вернуться.

Аделаида хрипло каркнула — выкрикнула что-то?

— Ты считаешь меня жестоким? — спросил Охотников, взглянув на Женю. — Но почему? Я мог бы убить тебя самое малое дважды — но ведь ты жива, не так ли? В подвале, потом в тайге… Но с тобой у меня нет счетов. Ты не убивала моей души — и я не трону тебя. Думаешь, мною движет всего лишь желание отомстить за то, что чуть не погиб, за то, каким я стал? О нет!

Охотников умолк, на лице промелькнула растерянность. Чудилось, он вдруг потерял нить рассуждений. Да, похоже. Он слишком возбужден, напряжен: это выдают отрывочные фразы, голос, вдруг ставший тонким. В таком состоянии очень просто не только забыть, что имеешь в виду, но и утратить над собой контроль.

Охотников заговорил снова, и Жене в первые минуты показалось, что совершенно о другом:

— Смерть вообще не так уж страшна, как обычно считается. Самое большое благо, что, уходя безвозвратно, человек забывает обо всем, что заботило, тяготило и радовало его здесь, в жизни. Он получает совершенно новые ощущения, которые куда богаче тех, с которыми он расстался.

— Ну, по тебе-то этого не скажешь, — внезапно проскрипел Грушин. — Радости — это да, это ты забыл. А вот гадости…