Неизвестная сказка Андерсена

Глаша не очень знает, что такое лайка, но она совершенно точно уверена, что перчатки эти – лайковые. Рядом, на кровати же, лежит щеголеватая трость с круглым серебряным набалдашником, а из-под кровати выглядывают лаковые штиблеты.

Вот слабо скрипнули доски, скользнула по половику тень, и над Глашей склонился человек.

– Печально, как печально, что такая хорошая девочка так плохо себя вела, – тихий голос, знакомое лицо. Круглое, с носом-пуговкой, густыми бровями и редкими рыжими усиками, которые Пашка считал приклеенными. У Федора Федоровича белая рыхлая кожа, собирающаяся складочками под подбородком, и четыре черных родинки на пухлой щеке. Ровненькие друг к другу, как специально нарисованные. – Залезла в чужую комнату, трогала чужие вещи… за это и поплатилась.

Глаше страшно. Глаша кричит, но из горла не доносится ни звука, и Тихий лишь печально качает головой:

– Вот видишь, что получается, если не слушать старших? А тебе еще повезло, я вовремя пришел, ты не успела надышаться, а вот твой друг… он ведь был твоим другом, верно?

Глаза-пуговки вперились в Глашу.

– Твоего друга, к моему превеликому сожалению, не удалось спасти. Лежи, лежи, я позову твою мать. Она очень за тебя переживала.

Мама не сердилась. Мама не грозилась поркой или другим наказанием. Мама плакала, не скрывая слез, не стесняясь их, как обычно, и от этого Глаше становилось еще страшнее. Она пока не поняла, что же все-таки произошло и почему она находится в комнате соседа? Почему не дома? И почему она онемела?

– Бедная моя, бедная девочка, – мама прижала к себе, поцеловала в макушку. – Это все он… разбойник… негодяй… господи боже ты мой, нельзя так о… кто же знал? А ты чего полезла? Ты ведь послушная была, добрая… подбил. Бедная Женька, все глаза выплакала… А ты три дня ни живая, ни мертвая. Гражданин Тихий как вернулся, так вас и нашел. Спас тебя. Спасибо скажи.

– К сожалению, – голос-шелест из-за маминого плеча заставил Глашу оцепенеть. – Говорить она не сможет, повреждения голосовых связок необратимы.

Мама опять разрыдалась, и теперь Глаша, прижимаясь к мягкой груди, внезапно поняла, что слышит, как глубоко внутри маминого тела рождаются всхлипы и хрипы, как поднимаются они вверх по тончайшим трубочкам, подкатывают к горлу, как выплескиваются причитаниями.

Это как машина. Колесики-зубчики, цепляясь друг за друга, вертят-вертят, натягивают струны-нити, заставляют поворачиваться рычаги, раскрывают мамин рот, сдвигают мешки-легкие, кривят губы, создают звук.

Глаша закрыла глаза, чтобы не видеть.