Неизвестные рассказы сыщиков Ивана Путилина, Михаила Чулицкого и Аркадия Кошко

Эта неудача, однако, не остановила меня. Отложив текущую работу, я всецело продолжал заниматься делом Козырева. Мною было решено подробно ознакомиться с содержанием тех нескольких десятков писем, что были извлечены из несгораемого шкапа. Я не делал этого до сих пор, так как письма эти были написаны все одной и той же рукой (причём почерк был их женский), следовательно, я предполагал, что то была переписка какого-либо интимного свойства, а отнюдь не делового, могущего пролить свет на таинственное убийство. Целых три дня употребил я на чтение и разбор этих женских посланий. Автором их была некая Нади́н, любовница Козырева. Письма эти являлись как бы ответами на письма покойного и явно дышали неискренностью, манерностью и хитростью. Но что удивило меня – это, видимо, полная осведомлённость корреспондентки в денежных делах Козырева. Он, скрытный с семьёй, не имел тайн от этой женщины, по-видимому, часто советовался с ней. Но что решительно приковало моё внимание – это три письма за последние 2 месяца, в которых Надин не то полуоправдывалась, не то умышленно разжигала ревность влюблённого Козырева. Тут дело шло о каком-то Николашке. В первом по времени письме Надин отвечала: «Слухи, дошедшие до тебя о каком-то Николашке, вздорны. Разумеется, принимая во внимание нашу разницу лет, было бы неудивительно с моей стороны обзавестись «юнцом», но этого пока нет».

В другом письме она писала:

«Как ты мне надоел со своим Николашкой. Пойми ты, наконец, одно, что в тот день, когда я обзаведусь таковым, скрывать от тебя этого не стану. Впрочем, вообще не советую тебе так часто наводить меня на эту мысль – как бы в самом деле я не соблазнилась ею».

Козырев, однако, видимо, не унимался и в одном из последних писем, написанных Надин приблизительно за неделю до его убийства, говорилось:

«Я исчерпала все доводы, все доказательства. Ты мне не веришь, и меня берёт положительно досада. Во имя чего, спрашивается, буду я терпеть твои обвинения, не лучше ли в таком случае и в самом деле быть виноватой? Ах, Саша, дождёшься ты беды».

Из той же переписки выяснилось, что покойный Козырев с немецкой педантичностью бывал у своей возлюбленной аккуратно два раза в неделю – по понедельникам и субботам – и в эти дни у неё обедал. В письмах попадались фразы вроде: «Не хочешь ли в субботу на второе поросёнка, начинённого кашей, да хорошенько подрумяненного, чтобы корочка под зубами хрустела, да в каше зерно от зерна отделялось?». Или: «Не беспокойся, в понедельник я не прикажу класть цукатов в пломбир, обложу его, как ты любишь, буше»… и т. д.

Я возможно точнее попытался представить себе взаимоотношения этих двух людей, обдумывал прочитанное. По её ответам разузнавал его вопросы и вынес общее впечатление, что покойный Козырев не был любим, играя столь распространённую в его возрасте роль «дойной коровы». Но если было так, то злополучная Надин, эта молоденькая двадцатилетняя женщина, вряд ли имела основание не грешить и быть добродетельно-верной стареющему Козыреву. Вот почему его упрёки и ревность к какому-то Николашке имели под собой, надо думать, почву.

И вдруг у меня блеснула мысль, крепко ударила в голову, и даже сердце как бы на миг остановилось:

«А что если Николашка и Николай Борисович – одно лицо?»

Но почему? Какие основания так думать? Я попробовал возможно спокойнее рассуждать. Козырев был убит в понедельник. Днём он получил деньги в банке. Днём же позвонил ему заболевший Сотин и перенёс сделку на следующий день. Этим самым у Козырева неожиданно оказалось свободное время. Как при таких условиях не использовать очередного понедельника и не поехать к Надин? Козырев, конечно, туда и поехал. Тайн от неё у него не было. Следовательно, получка восьмидесяти тысяч рублей ей стала известна. Козырева она не любила и обожала, быть может, всё того же Николашку (он же Николай Борисович; по словам прислуги Козырева, мужчина высокий, красивый, молодой). Как и почему Николай Борисович попал к Козыреву в 9-м часу вечера, было пока неясно, но мне, несомненно, надлежало навестить и расспросить Надин. Сделать это было нетрудно, так как среди её писем имелось и одно письмо Козырева, запечатанное, с надписанным конвертом. Впрочем, довольно банального содержания, почему-то им неотправленное.

Я поехал на Конюшенный переулок[95] к интересующей меня особе. У покойного Козырева оказалась губа не дура. Меня встретила очень красивая молодая женщина с большими миндалевидными, несколько подведёнными глазами, с чуть-чуть наивной улыбкой, стройная, гибкая.

Я с места в карьер приступил к делу:

– Позвольте отрекомендоваться: я начальник московской сыскной полиции. Из этого вы поймёте, что не праздное любопытство меня привело к вам, это с одной стороны, а с другой – моё служебное положение, надеюсь, побудит вас без утайки отвечать на все предлагаемые мной вопросы. Скажите, давно ли вы знакомы с покойным Козыревым?

Она, запнувшись, ответила:

– Да года три, пожалуй.

– В день смерти был он у вас?

Она растерялась и пробормотала что-то вроде «не помню».