Неизвестные рассказы сыщиков Ивана Путилина, Михаила Чулицкого и Аркадия Кошко

Это возмутительное убийство произошло в начале девятисотых годов в Москве. Как-то утром, часов в 10, прибежала в один из полицейских участков крестьянка Глафира Карпова и заявила, что госпожа её Мария Дмитриевна Смольянинова, проживающая с мужем в одном из Николо-Песковских переулков, зарезана у себя на квартире. Она, Карпова, служа у Смольяниновых приходящей прислугой, явилась сегодня как обычно к 9 часам утра, открыла имеющимся всегда при ней ключом дверь и, войдя в квартиру, сразу заметила что-то неладное: на полу валялись разбросанные вещи, всюду царила необычная тишина, барыня на стук в дверь не окликнула её, как всегда: «Это ты, Глаша?». Чуя недоброе, Глафира прошла в спальную и тут чуть не хлопнулась на пол от испуга. В кровати, залитой кровью, лежала барыня с перерезанным горлом. Глафира, как помешанная, кинулась за полицией.

На мой вопрос: «А где же барин?» Глафира ответила, что барин вчера вечером уехал на ревизию по службе и что она лично бегала для него за извозчиком и нанимала его на Рязанский вокзал.

На Николо-Песковском переулке я застал всё в том виде, как описывала Глафира. Всёбыло перерыто и разбросано; на видном месте валялись два пустых футляра, видимо, из-под драгоценных вещей. Поражал необычный вид убитой: откинутая голова с широко раскрытыми глазами была почти отделена от туловища, едва держась на нём на одном позвоночнике; глаза покойной выражали невероятный ужас. При осмотре Глафира всё время вертелась в квартире и громко причитывала, заливаясь слезами: «Барынька ты моя ненаглядная, красавица ты моя писаная! Какую кончину лютую принять изволила! Что мы теперь, сироты, без тебя делать-то станем!? Пропадём мы все, пропадём! Ох, горе моё, горюшко!»

Я пресёк эти проявления «сельского этикета» и спросил Глафиру:

– Не было ли у ваших господ родных, друзей, близких, которые могли бы до возвращения барина указать, что именно похищено убийцами?

– Нет, – отвечала она, – никого у них не было, окромя барыниной двоюродной сестры, да и та бывала у них редко.

– Где же живёт эта сестра?

– Да здесь недалеко, на Арбате.

Я послал чиновника по указанному адресу, прося родственницу покойной немедленно явиться. В ожидании её я допросил швейцара дома. Это был довольно красивый малый с самоуверенным, но глупым лицом, мнящий себя, видимо, «образованным». Он дал довольно неожиданные показания:

– Господа Смольяниновы – порядочные люди, жильцы аккуратные, щедрые. Сам служит в учебном отделе Епархиального Управления. Живут в доме шестой год. Люди богатые.

– Скажите, откуда у них эта прислуга Глафира?

– Это мы же её им и рекомендовали, да только маху дали, потому что женщина нестоящая.

Я насторожился:

– А что такое? Почему нестоящая?

– Да так: и честности в ней нет, да и связалась с одним земляком моим, скандалистом и непутёвым человеком.

– А откуда вы про нечестность её знаете?

– Да как же: вот месяца три назад выманила у жены моей три рубля, обещалась через неделю отдать, а протянула до сегодняшнего дня и то отдала деньги только потому, что побить её я обещался.

– Вы видели, как она сегодня явилась на службу? Видели, как обнаружила она убийство?

– Как же. Всё видел и слышал-с!

– Что вы можете об этом сказать?

– Очень, даже очень много, чересчур даже много могу сказать!

– Чересчур много не надо, а говорите, что видели.

Швейцар, понизив голос, принялся рассказывать:

– Глашка каженный день являлась на службу ровно в девять. Сегодня же явилась за 20 минут до времени и сразу шмыгнула к нам в комнату под лестницей. Ну-с, хорошо! Вытащила из кармана три рубля да и подаёт жене: «Уж вы не серчайте на меня, Акулина Васильевна, – говорит – за задержку! Да никак капиталов собрать не могла». – «Ничего – говорит жена, – Бог простит», и на радостях даже предложила ей стаканчик чаю. Только сидит это Глашка словно не в себе, охает, ахает, на судьбу всё жалится, сразу видать, что на душе у ней что-то неладное. Часы пробили 9, она встала, поблагодарила за угощенье и так неохотно пошла по лестнице вверх.

Я и говорю жене: «Ох, что-то неладное творится с Глашкой! Опять же и деньги: до жалованья ей ещё неделя, а откуда она сегодня их взяла?». «Ну, ты всегда под всех поковыряться хочешь, – говорит жена, – просто поругалась со своим хахалем, вот и не в духах». Не успел я ответить, как вдруг слышим страшный крик. Я выбежал на лестницу, и на меня чуть не свалилась Глашка: «Ох, Степан Егорович, – кричит – страсти-то какие! Барыня-то, барыня моя зарезанной в кровати лежит!»

Что за притча такая?! Ну, однако, я говорю: «Беги скорей в полицию, а я к старшему дворнику смахаю!» И Глашка помчалась в участок.

Помолчав, я спросил:

– Вам известно куда уехал барин?

– Как же-с, они вчера вечером оставили мне рязанский адрес и велели, ежели срочные бумаги или телеграммы будут, высылать им.

– А где проживает Глашкин любовник знаете?

– И евонный адрес знаю, он на Поварской живёт в лакеях.