Неизвестные рассказы сыщиков Ивана Путилина, Михаила Чулицкого и Аркадия Кошко

– А вот и врёшь! Барин накануне убийства видал ножик, а ты говоришь – подарила на святках.

– Не может этого быть! – сказал Красоткин. – Глашка действительно подарила мне ножик на Рождестве, и с той поры самой он у меня.

– Ну да! Сговорились и врёте оба.

– Никак-с нет, сущую правду говорим!

– А я вам не верю! Кто может подтвердить ваши слова?

Вдруг лицо Красоткина расплылось в счастливую улыбку:

– Да вот хоть молодой барин! Они в кадетском корпусе обучаются. На Рождестве были они в отпуску, увидели у меня ножик, очень им понравился, три рубля за него давали, да только я не отдал. А с месяц назад давали и четыре, а я опять-таки не отдал.

Это обстоятельство значительно меняло дело. Я лично поехал в корпус, где с разрешения начальства вызвал в приёмную кадета.

– Знаком вам этот перочинный ножик, молодой человек?

Кадет, едва взглянув на него, ответил:

– Да, это ножик нашего лакея Ивана.

– Вы в этом точно уверены?

– Ещё бы! Он мне адски нравился и на Рождество, получив от папы три рубля, я хотел его купить, да Иван не отдал. А с месяц тому назад я давал за него уже четыре рубля, но Иван и за четыре не согласился.

Таким образом, дело принимало совершенно иной оборот: если до сих пор злополучный ножик являлся главной уликой против Красоткина, то теперь несомненная и сознательная ложь Смольянинова обличала его самого. Он умышленно направлял дознание по ложному пути, а, следовательно, был заинтересован в сокрытии истины. Я решил ничего не говорить ему, но установил за ним строжайшее наблюдение. Это наблюдение дало неожиданные результаты.

Из подробных донесений наблюдавших за ним агентов выяснилось, что Смольянинов переехал в «Лоскутную»[98] гостиницу и, перевезя туда вещи, зажил превесело. Этот «неутешный» вдовец стал ежедневно бывать в Камергерском переулке у своей любовницы, некоей Орловой, служащей на телефонной станции, вечерами ездить с нею по театрам, ночи проводить у «Яра»[99] и у цыган, словом, чуть ли не танцевать канкан над свежей могилой «ненаглядной Мурочки».

Дня через четыре после того как за Смольяниновым было установлено наблюдение, я получаю вдруг анонимное письмо примерно такого содержания: «Эх вы, тоже Шерлоки! Воображаете, что Смольянинов не заметил за собой слежки? Вы бы лучше разыскивали тех, кто средь бела дня отрезает людям головы, чем преследовать зря честных людей». Почерк был явно женский, и мне сразу пришла мысль о телефонистке. Я вызвал к себе мою сотрудницу, служившую старшей телефонной барышней на станции, и спросил её:

– Служит ли у вас некая Орлова?

– Как же, служит.

– Можете ли вы мне достать образчик её почерка?

Агентша, подумав, ответила:

– Я принесу вам её собственноручное прошение о принятии на службу.

– Отлично, принесите.

По сверке почерков они оказались тождественными.

Вызвав к себе одновременно Смольянинова и Орлову, я спросил её:

– Для чего вы написали мне это письмо?

– И не думала!

– Ну, а это прошение писали вы?

Видя себя пойманной, Орлова сердито взглянула на Смольянинова и заявила:

– Я здесь ни при чём, он во всём виноват: пристал с ножом к горлу «пиши да пиши». Ну, я и написала.

– Да, я понимаю вас, так как шутки плохи, когда господин Смольянинов пристанет с ножом к горлу, – процедил я сквозь зубы.

В своё оправдание Смольянинов сказал:

– Простите меня ради бога; конечно, это письмо – неуместная с моей^-стороны выходка; но вы не поверите, до чего мне надоели ваши люди, преследующие меня по пятам. И вот, не зная, как от них отделаться, я и прибегнул к письму.

– Допустим, что это так! Но как сочетать ваши рыдания и слёзы с «Яром», цыганами и прочими увеселениями?

– Ах, господин Кошко, каждый переживает своё горе по-своему. Мне так тяжело, так скверно, что, лишь топя своё горе в вине, в страсти, в разудалой цыганской песне, я хоть на миг забываюсь. Не будь этого – и я, конечно, рехнулся бы от гложущей меня тоски!

Я сочувственно покачал головой, тяжело вздохнул и отпустил их обоих.

После всей этой лжи, уловок и противоречий вина Смольянинова казалась мне очевидной. Но мало было одной нравственной уверенности, требовались и реальные данные. Я усилил наблюдение за ним, приказав моим людям арестовать его немедленно в случае какой-либо попытки к бегству из города. Вместе с тем я командировал моего помощника В.Е. Андреева в Рязанскую губернию к отцу Василию Туберозову, предложив ему ознакомиться на месте подробнейшим образом с недавним времяпрепровождением коллежского советника Смольянинова.

Не прошло и 48 часов, как Андреев протелеграфировал мне: «Смольянинов – убийца, арестуйте его, везу неопровержимые доказательства».

Смольянинов был мною немедленно арестован. Вернувшийся Андреев рассказал следующее: