Неизвестные солдаты

— Ты не думай, — говорила она. — Ты ведь у меня первый за всю войну. Я когда форму надела, так и сказала себе: пока война не кончится, никого не будет!

— Я и не думаю, — засмеялся Матвей.

— Нет, ты можешь подумать. За мной многие ухаживали, даже хирург наш ухаживал, а я ни с кем. Знаешь, как нелегко это? Ведь я замужем была.

— Ты что же, раскаиваешься?

— Ни капельки. Ты нас от такого спас, что и вспомнить страшно.

— Вот оно что! — разочарованно протянул Горбушин. — Отблагодарила, значит.

— Молчи! — ладонью прикрыла она его рот. — Хочешь, страшную клятву дам, что кроме тебя, ни с одним мужчиной не лягу?

Он отрицательно мотнул головой и погладил ее плечи…

Руфина накормила Матвея завтраком, пошла проводить. Припекало солнце. Под ногами скрипел песок. Остановились недалеко от причала, у кромки прибоя.

— Писать будешь? — спросила Руфина. — Адрес возьми, — протянула она листок.

— У меня нет постоянного, — сказал Горбушин. — Как брошу якорь — сообщу.

Руфа, прищурив глаза, глядела на сверкающее под солнцем море.

— А если ребенок будет?

— Смотри сама, — поколебавшись, сказал он. — Война ведь, ты знаешь.

— После войны тоже кто-то жить должен. Если будет — оставлю, — решительно тряхнула она головой.

— Ты откуда сама-то? Искать тебя где?

— Из Краснодара… Мать и отец там.

— Прощай, Руфа! Увидимся! — обнял ее Матвей, и она на секунду всей своей тяжестью повисла на его сильной руке.

В девять ноль-ноль два морских охотника задним ходом отошли от причала и, развернувшись, взяли курс на Новороссийск. Матвей попросил у командира бинокль. Устроившись на корме, над клокочущим буруном, долго следил за одинокой фигуркой на пустынном пляже. Женщина в гимнастерке стояла на песке возле проволочного заграждения и махала вслед катерам солдатской пилоткой.

* * *

Цемесская бухта, глубоко врезавшаяся в материк, удобна для стоянки судов. С двух сторон прикрыта она от ветров длинными мысами, зыбь с моря разбивается о бетонный волнолом. Городские постройки тянутся от бухты к голым высоким горам, лепятся на крутых склонах.

После того как Черноморский флот ушел от берегов Крыма, Новороссийск стал основным местом базирования боевых кораблей. Горбушин увидел в бухте и эсминцы, и лидер, и даже крейсер. Несколько транспортов стояло в порту. Отсюда уходили караваны судов в Севастополь, на причалах высились, накрытые брезентом, ящики с боеприпасами, мешки и кули с продовольствием.

На раскаленных солнцем улицах было душно. Непрерывно дымили высокие трубы, цементная пыль густо держалась в воздухе, серой пленкой покрывала траву и листья деревьев.

В штабе военно-морской базы Горбушин был зачислен в резерв. Два дня он потратил на то, чтобы выбить у интендантов новое обмундирование. А когда экипировался, пошел по госпиталям разыскивать Квасникова: тяжело раненных и больных вывозили из Керчи в Новороссийск, это он знал точно.

Максимилиан Авдеевич встретил его в длинном пустом коридоре, шагал к нему торопливо, тяжело переваливаясь. Старик так расчувствовался, что красные пятна выступили на щеках. Дышал хрипло, с натугой, и Матвей поспешил усадить его на скамью.

Выглядел Квасников неважно. Мешками висела под глазами дряблая кожа. Пальцы слушались плохо, он с трудом застегивал пуговицы на пижаме. Сразу пожаловался Матвею, что его пичкают лекарствами, а вина не дают и что лекарство без вина для него — пустой звук. Горбушин пообещал принести вечером пару бутылок.

— У этих эскулапов все нельзя, — ворчат Максимилиан Авдеевич. — Пить нельзя, курить нельзя, по бабам ходить тоже нельзя. В общем, и жить нельзя. Только лежать и в потолок харкать.

— Вы и раньше-то насчет баб не очень… — засмеялся Горбушин.

— Мало ли что! Тут не сам факт важен, а сознание, что ты, когда хочешь, тогда и пойдешь. Дух важен! Эти лекаришки намерились по чистой меня в расход списать. Дудки-с! — показал он кукиш. — Еще полежу недельку и сбегу из этого морга. В Севастополь хотел, но там духота. Я уже знакомым письмо послал, чтобы на север меня… Вот так-то! — искоса, по-петушиному глянул он на Матвея.

— Да что вы кипятитесь, — возразил Горбушин. — Хватит вам на пределе-то жить… Поезжайте к семье, поправитесь, а потом опять в строй.

— Не могу-с! Это уж как хотите! Мне надо немца убить. Из пушки или из автомата, все равно, но одного фашиста убить совершенно необходимо.

— Почему это вам так приспичило?

— Именно приспичило, — помрачнел Максимилиан Авдеевич. — Я две войны на фронте, и все в тылах, все накладными заведую. И ни единого противника, понимаете, ни единого не уничтожил собственноручно. Потому что видел немцев только в качестве пленных и вынужден был кормить их нашей российской кашей. Такая аномалия-с!..

— Вы бы про Керчь, что ли, спросили? — перевел разговор Горбушин, пытаясь уйти от темы, волновавшей Квасникова.