Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты

«Совесть у меня болит, вот в чем дело. Никогда со мной такого не было: поступал правильно, чист перед Богом, законом и людьми, а совесть болит».

Впрочем, в одном с каноническими вариантами можно согласиться. Слово «Бог» здесь действительно стоит писать с большой буквы.

47) Итак, в Глебски болит совесть. Болит настолько, что, по «Ю», «Д» и «Т»: «Когда мне становится плохо, жена садится рядом и принимается утешать меня». В «А» и «С» боли даже усилены:

«Когда мне становится совсем уж плохо…»

Со времени событий «прошло уже больше двадцати лет», а у инспектора «болит совесть» и болит так, что иногда «становится совсем уж плохо»? Семь тысяч ночей за одну ночь, не слишком ли это много? Ничего не напоминает? Именно эта ассоциация Петера Глебски с Пятым Прокуратором Иудеи (святым, по меркам некоторых христианских церквей) остается в памяти читателей и формирует их отношение к главному герою повести и самой повести в целом. По-моему, самая удачная находка братьев Стругацких.

ВАРИАНТЫ КИНОСЦЕНАРИЯ

В архиве сохранились три варианта сценария.[11] Один из них публиковался во всех собраниях сочинений и в сборнике сценариев АБС. Вспомним его отличия от повести. Из двух персонажей — Мозеса и дю Барнстокра — получается один: внешность и профессия — дю Барнстокра, фамилия и сущность (инопланетянин) — Мозеса. Таким образом Брюн теряет своего дядюшку и появляется в отеле одна — после любовного разочарования. Приезжает Глебски в отель по ложному телефонному вызову, а не отдохнуть. В отеле в это время уже все, кроме Луарвика, на месте (то есть Олаф и Хинкус приехали раньше Глебски). Убрана из повествования вечеринка, действие более концентрировано: записка на столе, Глебски приглашает хозяина отеля сделать тайный обыск в номере Хинкуса, в это время случается лавина и обвал в Бутылочном Горлышке.

Второй вариант сценария, имеющийся в архиве, практически совпадает с первым и дополнен лишь современным обрамлением происходящих ранее событий.

Перед началом основного повествования:

Когда полицейский инспектор Петер Глебски вышел из кабинета начальника Мюрского управления полиции и направился по коридору к выходу, выяснилось, что все управление уже знает о его награждении. Его поминутно останавливали, хлопали по плечу, рассматривали медаль, жали ему руку, а некоторые даже обнимали. Раздавались приветственные возгласы, смех, грубоватые шутки.

— Ну, старина, у меня нет слов!.. — говорили ему.

— Петер, дружище, поздравляю тебя! — говорили ему.

— А ведь теперь ты, пожалуй, и отдел получишь, а? — говорили ему.

— Старик! Скажи мне честно, ты не зазнался? Ты еще узнаёшь меня, дружище? — говорили ему.

— А когда же будет шампанское? Такое украшение надобно обмыть, Петер! — говорили ему.

Было шумно и весело, и весело сверкала новенькая медаль, и инспектору было приятно видеть, что его на самом деле любят друзья и сослуживцы, но настоящего подъема, настоящей радости он не испытывал. Улыбка его выражала скорее смущение и растерянность. Он тоже жал руки, тоже хлопал по плечу и отшучивался, но на самом деле ему хотелось поскорее вырваться из дружеских объятий и вообще из управления.

Он почти сбежал по парадной лестнице к своему автомобилю, где, приплющив нос к стеклу, сидела его дочка, девочка лет шести.

Он сел за руль и, включая зажигание, спросил:

— А где мама?

— Мама сказала, чтобы ее не ждать и чтобы ты повез меня смотреть лебедей. Тебе дали отпуск?

— Да.

— А что это за значок у тебя? Тоже дали?

— Тоже дали.

— Красивый. А за что?

Машина выехала на главную улицу и нырнула в тоннель. И тут оказалось, что дальше проезда нет: где-то впереди образовалась пробка, и огромное стадо машин, сигналя и сверкая габаритными огнями, застряло в сизом от бензиновой гари сумраке.

— Так за что тебе дали этот значок? — допытывалась девочка.

— «За мужество и инициативу при исполнении служебного долга», — процитировал он.

— Это как?

— Ты знаешь, эта история не для маленьких девочек.

— А ты расскажи, чтобы для маленьких!