Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

Характерно, что российская бюрократия часто приравнивала семьи солдат, пропавших без вести, к дезертирам именно в отношении выплаты пайковых пособий, выдававшихся государством для поддержания солдатских семей. Отмечается, что «некоторые солдатки и члены их семей во время Первой мировой войны 1914–1918 гг. все же были лишены пособия. Полная неопределенность ожидала солдатку в случае, если ее муж пропадал без вести. В этой ситуации солдатская жена лишалась не только пособия, но и юридической дееспособности. У солдатки отсутствовал и вдовий вид, с которым можно было получать пенсию или обращаться в благотворительные организации. Лишались права на получение продовольственного пособия и семьи запасных нижних чинов, бежавших со службы или добровольно сдавшихся в плен… семьи таких солдат обрекались на нищету и бесправие, а на их страдания власти не обращали никакого внимания».[304]

Другое дело, что определить добровольность сдачи в плен было принципиально невозможно. Да и далеко не каждый военнослужащий в сдававшемся подразделении сдавался в плен по собственной воле. Например, известны случаи, когда сдающиеся солдаты заставляли командиров и унтер-офицеров также бросать оружие. Многие так вообще поддавались общей панике. Поэтому случаи объявления какой-либо группки сдавшимися добровольно были редки, а основные сведения о добровольно сдавшихся черпались из показаний солдат, сумевших бежать из плена. Иное дело — лишение пайка и разнообразных льгот (плата за обучение ребенка, например) семьи дезертира, здесь все было ясно.[305]

За намеренное нанесение себе ранения с целью избежать окопов в качестве наказания по суду следовал расстрел. Существовала альтернатива — каторга на срок от четырех лет до бессрочной. Однако каторга представлялась меньшим злом по сравнению с фронтом, поэтому смертная казнь как приговор выносилась несколько чаще. Каждый такой приговор должен был быть объявлен в войсках, чтобы дурной пример не стал заразительным.

Следует сказать, что данное наказание, в основном, все-таки применялось в отношении дезертиров и мародеров. То есть против сознательного уклонения от фронта, ибо самострел под влиянием минутного отчаяния и бегство в тыл — это вещи различные, что командованием прекрасно сознавалось. Да и количество самострелов вообще было велико. В 1915 году самострелы — солдаты, отстреливавшие себе пальцы — составляли до двадцати процентов всех раненых.

Расстрелять пятую часть Действующей армии было бы невозможно. Поэтому приказами командования было велено делать таким бойцам перевязки и держать в окопах.[306] Участники войны свидетельствуют, что случаи рецидива в таком случае были редки. Это говорит о том, что самострелы по преимуществу являлись следствием массового аффекта либо совершались в тяжелой психологической ситуации.

Переход к позиционной борьбе на Восточном фронте с сентября 1915 года привел к сокращению случаев уклонения солдат от несения воинской обязанности. В сентябре, кроме того, стали призывать ратников 2-го разряда — людей, участие которых в боях вообще не предусматривалось. Поэтому стабилизация положения на фронте позволила руководству избежать обстановки весны-лета, когда окопы наполнялись не подготовленными ни в каком отношении (воинском, физическом, психологическом) людьми. Обучение резервистов стало проводиться целенаправленно и устремленно, сначала в тыловых гарнизонах, а затем в запасных батальонах ближайших войсковых тылов. Да и поступавшее в войска вооружение показывало, что кризис в этом отношении успешно преодолевается отечественной промышленностью и союзными поставками.

В этот период — осень-зима 1915–1916 гг. — дезертирство в основном совершалось либо из тыловых частей Действующей армии, либо из маршевых рот, следовавших на фронт. Фронт стоял надежно и уверенно. О самострелах речи практически не шло. Добровольные сдачи в плен стали прерогативой отдельных солдат, перебегавших к противнику по идеологическим либо пацифистским причинам. Эти случаи стали выдающейся редкостью. В итоге дело борьбы с дезертирством смещалось глубже в тылы, на железнодорожные коммуникации.

Следовательно, теперь военные власти должны были тесно сотрудничать с властями гражданскими, так как зоны ответственности различных структур накладывались друг на друга. Так, в сентябре 1915 года военное ведомство, сообщая в Министерство внутренних дел о побегах, вплоть до того, что «разбегается почти весь эшелон», просило о содействии, указывая, что «военное министерство… без помощи гражданской власти бессильно что-нибудь сделать». Как видим, дезертирство стало коллективным явлением, характерным еще до приближения линии фронта.