Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы

Действительно, население резко изменило свое отношение к отступавшим русским войскам, проводившим эвакуацию, согласно требованиям Ставки. В подтверждение данного тезиса можно привести тот факт, что во многих воспоминаниях русских военнопленных говорится о том, что осенью 1914 года, во время боев в Польше местное население жалело русских солдат, и пыталось хоть как-то подкармливать пленных. Голодные, измотанные боями под Варшавой и Лодзью, русские войска могли рассчитывать на продовольственную помощь со стороны польского и западноукраинского населения.

Зато в 1915 году в Галиции, где русская армия и власти в ходе эвакуации оставили после себя недобрую память, местные жители издевались над пленными, напоминая им о вчерашнем поведении русских войск на оккупированной территории: «Пся крев: „давай курку, давай млеко!“».[409] К сожалению, поведение дезориентированной и надломленной поражениями армии, поощряемой к тому же преступными действиями тыловиков, всегда одинаково.

Что касается «мирного» населения, то в условиях «тотальной войны» оно перестает быть таковым, превращаясь в потенциальных комбатантов врага, а то и в его прямых пособников. Население оккупированной территории не может не работать, дабы не умереть с голоду, а так как власть принадлежит противнику, то это и есть пособничество. Наибольшего расцвета данный подход достиг в годы Великой Отечественной войны, когда каждый советский гражданин, оказавшийся (не по своей вине!) на оккупированной территории долгое время спустя и после войны подвергался определенным правовым ограничениям.

Каждый мужчина есть потенциальный солдат, а его семья — поставщик продовольствия для врага. Так, в годы Первой мировой войны понятие «военного плена», введенное международными актами, было распространено воюющими сторонами на все мирное население оккупированных областей.[410] Такова логика тотальной войны, но логика не столько объективная, сколько порожденная умами доктринерствующих военачальников и высших государственных чиновников.

В России же, где не кто иной, как сама Ставка Верховного главнокомандования, пыталась свалить с себя справедливые обвинения в некомпетентности ведения войны и напрасной гибели десятков тысяч людей в форме и без оной, доктринерство достигло высшей степени. Во имя этого Ставка встала во главе репрессивных мер против мирного населения приграничных областей, долженствующих перейти в руки победоносно продвигающегося на восток неприятеля. Такой шаг лишь усугубил тяжесть поражения.

Приказы «ни шагу назад» в ходе Горлицкой оборонительной операции привели к разгрому и практическому уничтожению 3-й армии Юго-Западного фронта. На пятый день операции начальник штаба Юго-Западного фронта ген. В. М. Драгомиров просил Ставку отменить приказ, и позволить обескровленным соединениям 3-й армии отступить за естественный рубеж реки Сан, чтобы перевести дух. Конечно, просьба была отклонена, а начальник штаба фронта — смещен со своей должности. Не мог же великий князь Николай Николаевич Романов признать, что он был неправ, а какой-то там генерал Драгомиров — прав. Результатом стали массовые сдачи русских солдат в плен, причем та же Ставка отдавала распоряжения о репрессиях в отношении к сдающимся, о чем подробно говорилось выше.

Издержки внутреннего сознания собственной вины Верховного главнокомандующего и его сотрудников выливались в репрессалии по отношению к тем, к кому их можно было применить. Так как войска продолжали драться, то в качестве наказуемого элемента оказалось мирное население тех территорий, что вскоре должны были перейти в руки австро-германцев. Сверху вниз спускались соответствующие распоряжения, воплощаемые в жизнь низовыми исполнителями, зачастую перехлестывавшими рамки указаний Ставки. Просто так было удобнее для всех. Канцеляристский штаб Верховного главнокомандующего, составленный из людей, ранее не участвовавших ни в одной войне, и не мог поступать иначе, так как привычное отношение к «бумажкам» автоматически переносилось на людей.

Действительно, к мерам насильственной эвакуации прибегали обе воюющие стороны. Но есть и разница. Если немцы бежали из Восточной Пруссии сами, не желая оставаться под властью русских, то население приграничных русских территорий, помимо известного процента (достаточно большого) добровольно эвакуировавшихся людей, подлежало принудительной эвакуации. Причина этому проста: в практически мононациональной Германии (за исключением познанских поляков) просто-напросто не было людей, пригодных для проведения репрессий в русле надуманной «шпиономании». Шпиономания и эвакуация — это две стороны одной медали, причем обе стороны — негативного характера.