Выйдя на улицу, необычно пустынную, обратил внимание на дворников. С противогазами загоняют всех прохожих в подворотни (подумал, что продолжаются учения по ГО), меня, поскольку был в форме, пропустили беспрепятственно. Однако на автобусной станции, кроме меня и незнакомого мне капитана 2 ранга, других пассажиров на военный городок не оказалось, хотя обычно в это время толпа командиров и сверхсрочников штурмовала автобусы.
Лодка стояла у стенки Военной гавани с работающим на подзарядку аккумуляторных батарей дизелем. Только тут я узнал о начале войны. Каким-то образом меня не оповестили при объявлении общей тревоги, несмотря на наличие телефона на квартире (хотя при всех, довольно частых учебных тревогах меня всегда вызывали)».
Еще более непохожую на подъем по тревоге картину приводит торпедист подлодки «Спидола» П.В. Ермолаев: «22 июня 1941 года утро было обычным. Подъем, зарядка, завтрак и корабельная работа. В 9 или в 10 часов началась пальба, в воздухе летали фашистские самолеты. Была дана и нам команда вести обстрел… Я помню, как мы обстреливали фашистские самолеты утром 22-го… Поскольку мы были разоружены, нам пришлось снаряды носить со склада. Делали мы это как-то вроде не всерьез, с шутками, как на учении, хотя обстановка и атмосфера последних дней в душе каждого заставляла к чему-то быть готовым, чувствовалось недоброе».
Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что никакого централизованного объявления тревоги в базе не было. Тревога объявлялась лишь на отдельных кораблях по инициативе их командиров или дежурно-вахтенной службы, остальные же члены экипажей прибывали в части по собственной инициативе. Столь спокойное отношение к взрывам бомб и стрельбе зенитных батарей (экипаж «Спидолы» даже не поднялся раньше положенного по обычному распорядку дня!) объяснялось тем, что уже до этого в городе в течение двух дней велись учения ПВО, о чем повсеместно сообщалось в объявлениях и плакатах. Когда же личный состав собрался на кораблях, он был дезориентирован шифровкой комфлота, о которой упоминал П.Д. Грищенко. Ее наличие подтверждает и комбриг Н.П. Египко, к которому она поступила в 01.00. Жаль, что мало кто из читавших обратил внимание на подписное время шифровки – 17.00 21 июня. Получилось так, что она была отправлена раньше приказа перейти в готовность № 1, а поступила позже. Моряки же отрабатывали команды в порядке поступления…
Общая ситуация неразберихи, растерянности, а временами даже паники подтверждалась и материалами расследования политуправления КБФ: «В 04 ч. 22.6 был первый налет и бомбежка города немецкими самолетами. Вначале населением города это было принято, как учебный налет наших самолетов. Руководством же дивизии и ЛМВБ, вплоть до речи т. Молотова по радио, нападение немцев было оценено не как начало военных действий, а как провокация, хотя частям и кораблям еще до речи т. Молотова были даны указания отражать огнем и всеми имеющимися средствами самолеты противника.
Был такой казус: командир Либавского порта Синкевич, несмотря на то что немцы непрерывно бомбили город, отказывался выдавать частям и кораблям оружие, ссылаясь на то, что правительством не объявлена мобилизация и личному составу кораблей оружия по табелю не положено. Потребовался категорический приказ командования базы».
Следует сказать, что главной целью налетов вражеских бомбардировщиков являлся отнюдь не порт и стоявшие в нем корабли, а аэродром 148-го авиаполка. Еще около 4 часов утра наблюдатель 841-й зенитной батареи матрос Колотенков услышал гул самолетов, подходивших со стороны моря. Согласно инструкции Колотенков немедленно объявил по батарее боевую тревогу и доложил по телефону на КП о приближающихся самолетах. С КП дивизиона последовала команда: «Огня не открывать». Самолеты шли в направлении Батского аэродрома, откуда вскоре послышались сильные взрывы.
Капитан Герхард Бэкер (Gerhard Backer), служивший в бомбардировочной группе III./KG 1 и принимавший участие в первом налете, впоследствии вспоминал: «В 02.11 (приводится среднеевропейское летнее время, которое на час меньше московского. –