Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)

– Слушай, странный какой-то этот твой Толстой! На портретах он совсем другой. Почему у него женская голова? Не привидение ли это?

«И впрямь привидение!» – думаю я, и вдруг вспоминаю, что отец тоже умер.

5.8

Сегодня я триумфатор. Вышел наконец Закани.

Шел по Невскому и увидел в руках прохожего книжицу со знакомыми иллюстрациями. Бросился в ближайший книжный магазин и купил 4 штуки.

Желтенькая бумажная обложка. Смешные людишки в чалмах и в туфлях с лихо загнутыми носками. Предисловие Н.

Какое счастье! Люди на моих глазах берут в руки мою книгу и читают мои стихи (да простит мне старик Закани!). Где-то в Сибири, на Дальнем Востоке, в Крыму люди раскрывают книжку в желтенькой бумажной обложке и пробегают глазами по моим строчкам!

Какое сладкое счастье!

9.8

Запах грибов. Есть миллионы разных запахов, но – запах грибов!

О нем забываешь. Зимой, весной о нем не вспоминаешь. И вдруг в начале августа на обочине дороги замечаешь сыроежку. Осторожно раздвинув мох, срываешь ее, подносишь к лицу, и в ноздри ударяет этот таинственнейший, ни на что не похожий запах.

Чего только в нем нет! Детство, первая любовь, какие-то давние, забытые солнечные и пасмурные дни, леса, лесные дороги, заросли папоротника, зеленые ковры мхов, сырые овраги, сухие, прогретые солнцем склоны холмов с редкими высокими соснами, и еще, еще…

Большая муравьиная дорога шла, извиваясь, между елками. В одном ее конце был муравейник, до другого конца я не дошел – длинная была дорога. Муравьи шли по ней густо, натыкаясь друг на друга, перелезая сухие веточки и завалы из еловых игл. Некоторые что-то тащили. Я вгляделся: один тащил щепочку (зачем он тащил ее издалека, эту обыкновенную на вид щепочку? Таких было множество и около муравейника), другой тащил какую-то маленькую белую пластинку – видимо, кусочек цветочного лепестка, третий тащил мертвого своего товарища – наверное, где-то там, в конце дороги, произошла катастрофа: упала с дерева сухая ветка и убила нескольких муравьев. Но у большинства не было никакой ноши. Бог знает, зачем они сновали по большой дороге туда и обратно.

10.8

Вечером сидели у костра (жгли старые пни). Когда костер догорал, в нем образовывались огненные пещеры. Стены их светились таинственным багровым светом. Временами этот свет становился синим или зеленым. От этого зрелища было трудно оторвать глаза – оно завораживало. Я ощущал себя огнепоклонником, жителем бронзового века.

14.8

Пришла Майка. Сказала:

– Ты зашел в тупик! Ты перепеваешь себя! Неужели ты не видишь, что перепеваешь себя? Я не вернусь к тебе, даже если очень попросишь! Не надейся!

Однако уходить медлила.

16.8

Утром на почте получил гонорар.

Пересчитайте! – сказала почтмейстерша. Я стал пересчитывать. Люди, стоявшие в очереди, не спускали глаз с этой толстой пачки десятирублевок. Быть может, никто из них ни разу не держал в руках столько денег.

Я шел по улице и чувствовал, как оттопырен карман моего пиджака. Во рту у меня было сухо. «Господи, – думал я, – что делают деньги с человеком!»

Подошел к пивному ларьку, сунул в окошечко мелочь и тотчас отдернул руку:

– Господи, зачем мне это паршивое пиво? Я же могу пить шампанское!

21.8

Полгода, как умер отец. Утром купил цветы на рынке и поехал на кладбище.

Накрапывал дождичек. Голуби ровными рядами сидели на карнизах кладбищенской церкви. Дорожки были безлюдны. На могилах тут и там алели бегонии и георгины. Лето нынче сырое, и цветы растут буйно. Они сочные, мясистые, бесстыдно-плотские.

Недалеко от нашего «семейного склепа» этой же зимой появилась новая могила. Тогда, в феврале, она вся была завалена цветами, и непонятно было, кто похоронен. Теперь осталось лишь несколько венков. Подошел, стал читать надписи на лентах: «Лучшей фигуристке Танечке от…» «Дорогой, бесценной нашей девочке, так безвременно и трагично…»

Попытался представить себе эту Танечку.

Тоненькая девчонка со светлыми, коротко подстриженными волосами. Бегала на коньках, кружилась, прыгала на льду. Сулили ей чемпионство, славу. И вот – бетонный поребрик, крашенная масляной краской решетка, венки…

А мне удалось дожить до тридцати трех.

Как она завидует мне, бедная незнакомая Танечка, там, в своем узком девчоночьем гробу в двух метрах от моих остроносых ботинок!

Когда-нибудь мы с ней встретимся, и она мне скажет:

– Знаете, я просто плакала от зависти, честное слово! Вы стояли перед моей могилой такой живой, такой счастливый, довольный своим успехом, своей книжкой, деньгами, которые можно истратить на что угодно. А я не успела. Мне не повезло. Ах, как мне не повезло! Зачем? Почему? За что? Я же не сделала ничего плохого! Я хорошо училась. Я могла стать знаменитой. Все говорили, что я могла стать выдающейся фигуристкой, что у меня все данные… Нет, вы просто представить себе не можете, как я тогда вам завидовала!

26.8

По радио выступает вьетнамец:

– Борьба вьетнамского народа – это его великая историческая миссия!

Жестокий, истерический голос.