Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)

Эстетика Пушкина бесконечно далека от нашей современности, не менее далека, чем эстетика проповедей протопопа Аввакума.

Эстетика нынешних пушкинистов от современности отстоит еще дальше, ибо это эстетика эпигонства.

Но с каким комфортом расположились сии классицисты на советском Парнасе! И с каким рвением, с какой злостью обрушиваются они на всех инакомыслящих!

28.5

Славянофильство, как и в прошлом веке, становится одной из граней официальной идеологии.

У России-де своя судьба, своя культура, свои несчастья, свои радости, и лощеному европейцу ее не постичь. России-де у Европы ума не занимать. Мы «своеобычные» – хоть и неотесанные, да крепкие, нас на мякине не проведешь!

В славянофилы идут обычно люди невысокой культуры, не имеющие достаточного для работы в искусстве кругозора, но чрезвычайно гордящиеся своей «нутряной» одаренностью. Слово «Русь» не сходит с их языка. Но рядом непременно «Ленин» и «коммунизм».

Есть и другие славянофилы – подпольные. Эти тайно читают Бердяева и гордятся тем, что могут бесстрашно перекреститься, войдя в церковь. Они покультурнее тех, первых. Интеллигентность не мешает им, однако, утверждать, что Андрей Рублев выше всего итальянского Ренессанса, а церковь в Коломенском значительнее, чем вся европейская готика.

Спорить со славянофилами бесполезно. Любовь к России (показная или истинная) подобна у них материнской любви к ребенку, какая бывает у неумных женщин. Логика тут бессильна.

А между тем – Россия страна европейская. Попытки отсечь ее от Запада всегда были и будут для нее пагубны. Ныне же, когда в Азии вновь проснулся вулкан фанатического безумия, грозящий нам новыми великими бедами, альтернативы – запад или восток – вообще быть не может.

Блок написал своих «Скифов» в исступленном отчаянье. Не скифы мы, нет!

30.5

Вернули «Жар-птицу» из журнала «Север».

Письмо заведующего отделом поэзии Э. Тулина: «С удовольствием прочел Вашу поэму… Великолепен прием смешения мистического с реальностью. Этот монолог умершей сделан, по-моему, мастерски. Но это личное отношение к написанному…»

8.6

Одно из самых страшных воспоминаний детства.

Фергана. 1943 год. Девочка из нашего двора попала под машину. Я не видел, как это произошло, я прибежал к месту происшествия спустя пять минут.

На толстой рифленой шине трехтонки висели бледно-розовые комочки мозга. Меня поразило, что человеческий мозг выглядит так же, как и мозг животных. Говяжьи и бараньи мозги я не раз видел на базаре в мясном ряду.

Потом, во время похорон, когда тело девочки уже лежало в гробу, голова ее была закрыта марлей. И я ужасался, пытаясь представить себе изуродованной эту хорошо знакомую мне голову с выгоревшей тощей косицей и веснушками на курносом носу.

9.6

Каждый раз, подымаясь по лестнице к себе на третий этаж, я с содроганием думаю о том, что мне не миновать площадки второго этажа. Приближаясь к этой роковой площадке, я тешу себя надеждой, что случится чудо и она окажется чистой. Но напрасно! Посреди нее желтеет все та же, никогда не просыхающая лужа мочи. Кто-то с поразительным упорством в течение нескольких лет почти каждый день мочится на этом месте.

Иногда, когда лифт исправен, я пытаюсь воспользоваться им. Но едва я влезаю в кабину, как в глаза мне лезут все те же похабные рисунки, выцарапываемые с не менее удивительным упрямством (время от времени дворничиха их соскабливает) в течение все тех же нескольких лет некими юными идиотами.

Как ни печально, но я не могу к этому привыкнуть.

Н. Пушкарская из «Звезды Востока» прислала записку: «Вы в своем творчестве разрабатываете главным образом тему смерти, а это не может заинтересовать советскую периодику, в том числе и наш журнал».

14.6

Показывал Петергоф кубинским архитекторам. Показал дворец и фонтаны, попрощался и пошел в Александрию.

Один бродил по парку, любуясь прекрасными в своей старости деревьями, видевшими всех русских монархов начиная с Александра Первого. Парк этот еще в детстве волновал меня своей благородной запущенностью, пустынностью, какой-то заколдованностью. Потом он стал приютом моей первой любви.

Она жила в Петергофе. Да нет же – она еще живет там! Страшно подумать – минуло уже 16 лет с той поры, когда целовались мы с нею под дубами и кленами!

Как изменился мир за 16 лет! А парку хоть бы что. Все деревья на своих местах. Так же таинственны, так же безлюдны аллеи.

Как далекий прибой

родного, давно не виденного моря,

звучит мне имя твое

трижды блаженное:

Александрия!

21.6

Вспоминаю дни юности беспечной. Вспоминаю субботние очереди в баню.

Обычно очередь располагалась на лестнице. Если она занимала один марш – это была не очередь, это был пустячок, безделица. Настоящая, хорошая очередь растягивалась на три или четыре лестничных марша. Иногда ее хвост торчал на улице, и это уже была первоклассная очередь, очередь-люкс.