Комиссию по организации похорон Сталина возглавил Хрущев.
Совесть подспудно упрекала его, что он теперь настоящий убийца – тот, кто убил своими руками, и что ему теперь нет и не может быть никакого прощения ни от кого на свете. И Никита глушил этот слабый голос совести мыслями о том, что он спас ленинскую партию большевиков от преступных посягательств Сталина на ее власть, он убеждал себя в правоте своего дела, и от этого его ненависть к убитому им Сталину все время возрастала. Никто не умеет так ненавидеть, как предатель ненавидит того, кого он предал, а Хрущев был еще и убийцей, все время искавшим себе оправданий.
Он был, пока, неофициальным, но главой партии, и ему полагалось выступить с прощальным словом на похоронах Сталина. Но Хрущев не хотел, чтобы «спасенная им партия» прощалась со своим «тираном», и сумел отговориться от этой обязанности, мотивировав ее своим неумением красиво говорить и тем, что есть «более заслуженные товарищи». В результате со Сталиным прощалась только Советская Власть – только правительство СССР – председатель Совета Министров Маленков, первый заместитель председателя Совмина Берия и еще один первый заместитель – Молотов. Ни один секретарь ЦК КПСС на похоронах не выступил.
Как только Берия увидел, что Президиум вновь создал Политбюро и тихой сапой уничтожает и вновь принятый Устав КПСС, и Конституцию СССР, он выступил против. Связанный партийной дисциплиной, он пока не мог решиться, заявить об этом всем, но считал ниже своего достоинства унижать себя до хитростей. Да, Берия понимал, что он практически один, но его это не останавливало – уже в своей речи на похоронах Сталина он заявил всем партийным чиновникам «иду на вы!», и заявил это так, что они не могли не понять.
От революции в официальных речах и документах исполнительную власть страны называли только так – «Коммунистическая партия и Советское Правительство». Партия на первом месте и не иначе! То есть говорили: «Коммунистическая партия и Советское правительство ведут советский народ к коммунизму», или: «Коммунистическая партия и Правительство СССР обеспечили победу в войне», и т. д. Причем, можно было упомянуть только партию, но упоминание только правительства без партии было равносильно официальному отказу от партии и от своего членства в ней.
Партийные чиновники на Конституцию просто не обращали внимания. Зачем она нужна, если сами эти чиновники способны был с помощью Политбюро обеспечить принятие какого угодно закона и как угодно изменить саму Конституцию? Напоминание о ней было равносильно напоминанию в армии самодуру-начальнику, что и он обязан подчиняться общеармейскому Уставу. Возразить на это начальнику будет нечего, но он воспримет ваше заявление как попытку покуситься на его личную власть и будет смотреть на вас как на личного врага.
На похоронах Берия говорил после Маленкова перед Молотовым. В речах Маленкова и Молотова во всех случаях, где по смыслу нельзя было обойтись без правительства, они, как и полагается, упоминали его только вместе с партией, и только после партии:
Берия в общих местах тоже говорил о партии и правительстве, но когда дошел до знакового места, до сути речи, до того, как страна будет жить без Сталина, то Берия резко поменял акценты:
Когда он окончил речь и отошел от микрофона, то оказался рядом с Микояном. Тот, прищурившись, вполголоса произнес.
– В твоей речи есть место, чтобы гарантировать каждому гражданину права и свободы, предусмотренные Конституцией. Это и в речи простого оратора не пустая фраза, а в речи министра внутренних дел – это программа действий. Собираешься ее выполнять?
– Выполню! – Берия в упор взглянул в глаза Микояну.
Микоян отвел глаза.