Неизвестный Бунин

Короленко, как и Горький, склоняется к бунинскому представлению о русском народе («Вы выкинули самые максималистские лозунги <…>, самая легкость, с которой вам удалось повести за собой наши народные массы, указывает не на нашу готовность к социалистическому строю, а, наоборот, на незрелость нашего народа <…>, для социалистического переворота нужны другие нравы»⁴⁹⁸. — Курсив Короленко). Но именно на эту незрелость народа ориентировалась большевистская демагогия («Своим лозунгом "грабь награбленное" вы сделали то, что деревенская "грабижка", погубившая огромное количество сельскохозяйственного имущества без всякой пользы для вашего коммунизма, перекинулась и в города…»⁴⁹⁹).

Неприятие большевистской диктатуры у Короленко, как и у Горького, приобретает в основном характер морального негодования: «Движение к социализму должно опираться на лучшие стороны человеческой природы, предполагая мужество в прямой борьбе и человечность даже к противникам»⁵⁰⁰. И он, как и Горький, строит самые мрачные прогнозы на будущее (увы, оправдавшиеся с лихвой): «Не желал бы быть пророком, но сердце у меня сжимается предчувствием, что мы только еще у порога таких бедствий, перед которыми померкнет всё то, что мы испытываем теперь»⁵⁰¹.

Такой же характер морального негодования носит протест против большевистской диктатуры и у прославленного революционера, отца русского анархизма – Кропоткина: ужаснувшись тому, что Ленин спокойно позволил убить две с половиной тысячи заложников за покушение на него девушки социалистки-революционерки Фанни Каплан (об этом же подвиге тираноубийства мечтала и Марина Цветаева⁵⁰²), Кропоткин, уже погибая от голода, принимается за писание своей последней книги – «Об этике».

У Бунина (как и у Вл. Набокова) отвращение к большевикам носит, пожалуй, не только моральный, но и, так сказать, эстетический характер. В этом проявилось его коренное свойство: видеть в основе трагизма мира не контраст добра и зла, а контраст красоты и уродства.

Свои дневниковые записи 1918–1919 гг. он собрал впоследствии в книге, озаглавленной «Окаянные дни» (десятый том берлинского собрания сочинений)[17].

Сохраняя внешне, на людях, самообладание и бесстрастность «парнасца» и академика, Бунин наедине с собой в дневниках изливает со страстной неистовостью всё, что кипит у него в душе. «Я просто погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, черт знает что, что попало, как сумасшедший»⁵⁰³. Но именно эта ненамеренность и случайность придают этим записям достоверность документа, а неумеренность и неистовость выражений даже как бы прибавляют им в наших глазах убедительности. Ибо убедительно всё, что выстрадано, а вовсе не то, что беспристрастно – беспристрастность в суждениях о такой трагедии аморальна. Беспристрастность хороша в естественных науках, а в делах человеческих только подлинная страсть помогает проникнуть в суть. «Я никогда не думал, что могу так остро чувствовать», – удивляется сам себе Бунин⁵⁰⁴.

Но самое ценное для нас в этих записях сегодня это конечно то, что Бунин с его чувственным восприятием мира и необыкновенным уменьем передать увиденное, запечатлел навсегда образ России тех дней. «Для большинства даже и до сих пор "народ", "пролетариат" только слова, а для меня это всегда – глаза, рты, звуки голосов, для меня речь на митинге – всё естество произносящего ее»⁵⁰⁵. Поэтому-то эти записи Бунина дают нам лучше почувствовать, что на самом деле происходило тогда в России, чем тома исторических исследований.

Почти полгода, до конца мая 1918 года, Бунин прожил в Москве под властью большевиков, с каждым днем всё более ощущая, что «дышать с большевиками одним воздухом невозможно»⁵⁰⁶ и что «старый мир, полный несказанной красоты и прелести уходит в Лету!»⁵⁰⁷

Его возможности жить полноценной жизнью постепенно сходят на нет. Издательство «Парус», намеревавшееся издать полное собрание его сочинений, в конце 1917 года выпустило лишь один том, после чего издание было остановлено. Вслед за изгнанием Серафимовича из писательского сообщества «Среда» за сотрудничество с большевиками, это сообщество, несмотря на то что большинство его участников было «прогрессивного» направления, лишилось помещения, где оно собиралось уже много лет, несколько собраний прошло на квартире Бунина и в «Юридическом обществе», но вскоре это сообщество вовсе прекратило свое существование (как и другие независимые общества, ассоциации, кружки, союзы и т. п.).

В начале мая были организованы бунинские вечера в Тамбове и Козлове, и эта поездка дала Бунину «подлинное ощущение большевизма, разлившегося по России, ощущение жуткости и бездонности»⁵⁰⁸.