Неизвестный Бунин

Бунин замечает, что все подлинно глубокие умы в европейской и русской истории слыли за «реакционеров», то есть не верили в возможность революционным путем добиться радикальных перемен к лучшему. Революционность, по его мнению, свойственна обычно либо незрелой молодости, либо умам весьма поверхностным. Живая жизнь не выносит своеволия нетерпеливого человека, и всякий новый «революционный порядок» обычно оказывается безжизненным и искусственным. Чем больше Бунин наблюдает революцию, тем больше убеждается, что «революция есть только кровавая игра в перемену местами, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадает из огня да в полымя»⁵³⁵. Причем новые хозяева во многих отношениях оказываются хуже старых: они невежественнее, наглее и бессердечнее. Бунин с особым интересом наблюдал тех, кого он называет новой «красной аристократией» (позже, в эмиграции, он написал несколько рассказов – «Красный генерал»⁵³⁶, «Товарищ Дозорный» – в которых обрисовывает тот тип людей, который «реализовался» во время революции, взяв реванш над жизнью). Об этих новых хозяевах даже в советских газетах можно было прочесть такое: «Среди комиссаров взяточничество, поборы, пьянство, нарушение на каждом шагу всех основ права… Советские работники выигрывают и проигрывают в карты тысячи…»⁵³⁷. Бунин зарисовывает «типажи» этого «нового класса»: «Бритые щеголи во френчах, в развратнейших галифе, в франтовских сапогах непременно при шпорах, все с золотыми зубами и большими, темными, кокаинистическими глазами»⁵³⁸. «Комиссар по театральному делу выбрит, сыт, – по всему видно, что сыт, – и одет в чудесное английское пальто»⁵³⁹ (это при всеобщем голоде и нищете). В университете командует профессорами студент-комиссар Малич, «разговаривая с профессорами, стучит на них кулаком по столу, кладет ноги на стол…». «Комиссар политехнического института (тоже студент) постоянно с заряженным револьвером в руке»⁵⁴⁰. (Снова и надолго в борьбе «отцов и детей» победили «дети». Инфантилизм в стиле мышления и подходе к проблемам до сего дня остается характерной чертой советской системы.)

А вот нравы «красной аристократии»: именины у коменданта Одессы Домбровского, «много гостей из чрезвычайки <…>, шла стрельба, драка»⁵⁴¹. Женится милиционер, «венчаться поехал в карете. Для пира привезли 40 бутылок вина, а вино еще месяца два тому назад стоило за бутылку рублей 25. Сколько же оно стоит теперь?..»⁵⁴² (и это в то время, как население голодает. – Ю. М.)

Отталкивание от всего этого у Бунина, как мы уже заметили, эстетическое: он испытывает почти физическую брезгливость. Его возмущают не только сами расстрелы, а и то, что пристреливают в затылок «над клозетной чашкой»⁵⁴³. Такое же омерзение, как и «красная аристократия», вызывает у него и революционная толпа. «На бульваре стоят кучками. Я подходил то к одной, то к другой. И везде одно и то же: "вешать, резать". Два года я слушаю, и всё только злоба, низость, бессмыслица, ни разу не слышал я доброго слова, к какой бы кучке я ни подходил, с кем бы из простого народа ни заговаривал»⁵⁴⁴. «Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские (Азия! – Ю. М.), у мужчин, все как на подбор, преступные»⁵⁴⁵. «Главное – распущенность. В зубах папироска, глаза мутные, наглые, картуз на затылок, на лоб падает "шевелюр"»⁵⁴⁶. Даже часовые у учреждений на улице сидят «в креслах в самых изломанных позах»⁵⁴⁷, играют затворами винтовок. Быть может, именно эта распущенность и вызывающая праздность делают эту толпу особенно отвратительной. Отбросив основное свое жизненное дело – свою работу, эти простолюдины утратили и собственное достоинство. «Поголовно у всех лютое отвращение ко всякому труду»⁵⁴⁸. Как только появился впервые «министр труда», так сразу «вся Россия бросила работать»⁵⁴⁹. Русское отвращение к труду (о котором столько писал Бунин до революции) соединилось с марксистской утопией «освобождения от проклятия труда».

Однако освобождение от этого проклятия революционеры признавали лишь для самих себя, для «буржуазии» же – вводят «трудовую повинность»: профессоров, писателей, ученых гоняют на разгрузку вагонов, на пилку дров, на уборку улиц, заставляют выполнять часто работы ненужные и бессмысленные, просто в виде наказания и для издевательства. (Блок и Бердяев побывали на таких работах; и как тут не вспомнить практику отправки интеллигенции на работу в колхозы, существующую и ныне? Там, где теряется смысл труда, труд действительно становится проклятием.)

Председатель одесского исполкома Фельдман даже «предложил употреблять буржуев вместо лошадей, для перевозки тяжестей. Это встретили бурными аплодисментами»⁵⁵⁰.