Неизвестный Бунин

Несмотря на такое бедственное положение, Бунин дает у себя в доме приют нуждающимся: долгое время живут у него литератор А. Бахрах, писатель Л. Зуров и Е. Жирова с маленькой дочкой. Подвергая себя серьезному риску, Бунин в течение нескольких дней прячет еврея пианиста А. Либермана и его жену (им грозил арест и депортация).

И вот среди всего этого ужаса Бунин пишет одну из самых замечательных своих книг, книгу о любви – сборник рассказов «Темные аллеи». Позднее, поднося в дар эту книгу Зинаиде Шаховской, Бунин написал на титульном листе: «"Декамерон” написан был во время чумы. "Темные аллеи" в годы Гитлера и Сталина – когда они старались пожрать один другого»⁶⁹²

.

Сам Бунин считал эту книгу самым совершенным своим созданием, такого же мнения придерживаются и многие критики. Но еще более, чем мастерство, поражает в этой последней книге Бунина ее свежесть и молодая сила чувств. Уже, кажется, отмечалось, что поздние рассказы Бунина гораздо свежее его ранних произведений. Георгий Адамович, например, писал: «Характерно для Бунина, что тревожно-недоуменная восторженность охватила его так поздно, во второй половине творческой жизни. Недоумевает и спрашивает большей частью юноша <…>. Бунин же молодеет к зрелости <…>. Вероятно сыграла роль революция, – помимо причин личных и неуловимых, конечно. Революция была для всех страшной встряской»⁶⁹³. Бунин, на полях рядом с этой фразой написал: «Вздор, не революция. Энтелехия Высшая»⁶⁹⁴

. Об этой же энтелехии он говорит и в своей книге о Толстом, отмечая у этого последнего – необычайный прилив сил в старости и цитируя слова Гете о том, что гении переживают две молодости: «Если энтелехия принадлежит к низшему разбору, то она во время своего телесного затмения (в земной жизни) подчиняется господству тела и, когда тело начинает стареть, не в силах препятствовать его старости. Если же энтелехия могущественна, то она, в то время, когда проникает тело, не только укрепляет и облагораживает его, но и придает ему ту вечную юность, которой обладает сама. Вот почему у людей особенно одаренных мы наблюдаем эпохи особой продуктивности: у них вновь наступает пора молодения, вторая молодость…». «Как могущественна была энтелехия Толстого!» (М. IX. 117). То же говорит стих Бунина «Радуга»:

Лишь избранный Творцом,
Исполненный Господней благодати, —

Как радуга, что блещет лишь в закате, —
Зажжется пред концом.

(М. VIII. 12)

Что же касается «недоумения и восторженности», то и они вовсе не принадлежность юности (сколько есть юношей ничему не удивляющихся), а свидетельство определенного отношения к жизни – ощущение чуда жизни. Бунин не раз повторял слова Толстого: «Чтобы жизнь имела смысл, надо, чтобы цель ее выходила за пределы постижимого умом человеческим». Он считал, что наши самые глубокие и драгоценные представления о жизни кроются где-то в иррациональной глубине сознания, ибо основные достоверности жизни не выводимы логическим путем, полагал, что лишь очень глупые люди имеют обо всем ясные понятия (здесь одна из причин его отвращения к марксистам).

Взволнованно-восторженный строй этой последней книги Бунина обусловлен ее необыкновенным лиризмом. Формально почти все эти поздние рассказы написаны в объективной манере. Повествующий субъект здесь не становится персонажем-повествователем, но присутствие автора ощущается постоянно в атмосфере рассказа, в построении фразы и в связующих, переходных пассажах. Лирический герой и авторское «я» отсутствуют, но мы постоянно ощущаем, что автор думает и чувствует, ощущаем, что переживания персонажей – это его переживания, авторский глаз – это тот фильтр, через который проходит всё и которым всё окрашено. Авторское поэтическое «я» не идентифицируется ни с кем в отдельности, и в то же время со всем и со всеми. Пристально присматриваясь к этой черте бунинских новелл, Алиция Романович замечает, что «внутренний опыт автора является первичной материей» текста и именно повествователь есть главное действующее лицо, а протагонист занимает лишь формально центральное место в повествовании. Фактически именно повествователь, говорит Романович, остается всегда «главным субъектом высказывания», и хотя этот уровень не имманентен рассказу, только он оказывается «уровнем бытия», тогда как всё остальное остается лишь на «уровне явления» и служит лишь «стимулом, толчком к мысли и к душевному переживанию повествующего субъекта». Внешнее действие оказывается лишь некой «словесной тенью психического субъекта», «структурное напряжение повествовательной ткани бунинского рассказа рождается именно из подвижной динамики душевных состояний героя-повествователя», «душевное состояние приобретает значение "elan vital” художественного произведения, оно предстает как стилистически автономная и семантически самодостаточная сущность»⁶⁹⁵.