Неизвестный Бунин

* Впервые в: Континент (Париж). 1983. № 37. С. 337^_359 очень возвышенном концептуальном, философско-эстетическом плане, не снисходя до низкого социологизма (замечательна в этом плане книга Джеймса Вудворда). Социальная проблематика в западном литературоведении остается уделом марксистской критики, но она Буниным не интересуется. Советская же критика, насквозь социологизированная, намеренно игнорирует публицистику Бунина, потому что малейшее углубление в этот материал сразу же разрушило бы то фальшивое представление о писателе, о его политической, философской и социальной позиции, которое эта критика пытается создать.

Характерен в этом смысле один пример. Советские критики стараются внушить читателю, что Бунин в послевоенные годы якобы изменил свое отношение к советскому режиму и даже всерьез думал о возвращении в Советский Союз. Не имея в руках никаких документальных подтверждений такой версии (мемуар бывшего советского посла во Франции А. Е. Богомолова, опубликованный А. Бабореко в книге «И. А. Бунин. Материалы для биографии». М., 1967. С. 237, так явно лжив, что его стыдятся цитировать даже советские критики), вынуждены все поголовно прибегать к ссылке на один и тот же документ, цитирующийся в «Литературном наследстве», т. 84, кн. 2, с. 400, – то есть интервью Бунина сотруднику редакции парижской газеты «Русские новости» (появившееся 28 июня одновременно и в «Русских новостях», и в просоветской газете «Советский патриот»), интервью о значении для русской эмиграции Указа Верховного Совета СССР от 14 июня 1946 года о восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, проживающих во Франции. Я всё время чувствовал фальшь этих ссылок, идущих вразрез со всем контекстом бунинской жизни тех лет, но не мог понять, откуда она идет, эта фальшь, не решаясь заподозрить в недобросовестности почтенное академическое издание, пока не обнаружил в архиве опровержение Бунина, относящееся именно к этому его интервью.

В то время Бунин, уже смертельно больной и усталый, переживал самый тяжелый период своей жизни. Вдвоем с женой они, можно сказать, нищенствовали, ибо жили почти исключительно на случайные подачки далеко не щедрых меценатов. Сталинский режим, с особой настойчивостью начавший в конце войны проводить политику обезвреживания и захвата всех русских, находившихся вне пределов Советского Союза, не обошел вниманием и Бунина. Пользуясь тяжелым положением писателя, хотели заманить его в СССР или, по крайней мере, приручить и обезвредить. Началась циничная игра могущественного режима со старым, больным и нищим, но не утратившим ни своей всегдашней зоркости, ни своей гордости великим писателем. Главной приманкой была возможность издать сочинения Бунина на родине – возможность заманчивая и доступом к новой огромной аудитории, и своей денежной стороной. (Напомню, что в то время, как велась эта игра, Варлам Шаламов получил новый лагерный срок за то, что осмелился назвать Бунина великим русским писателем.) Эти взаимоотношения сталинского Гослита и сталинских эмиссаров с еще живым последним русским классиком являют одну из самых захватывающих психологических ситуаций в литературной жизни нашего времени. Игра закончилась духовной победой Бунина и его материальным поражением. Набор готовившейся к изданию в Москве книги был по его требованию рассыпан, о том же, чтобы воспользоваться вышеупомянутым указом и взять советский паспорт, Бунину никогда даже мысль в голову не приходила. Со своей старомодной негибкостью и джентльменской принципиальностью он оказался не способен пойти даже на те ничтожные компромиссы, которые любому советскому писателю кажутся вполне естественными и неизбежными. Именно в этом контексте и следует рассматривать то вынужденное, вытянутое чуть ли не насильно у писателя заявление об указе, на которое так усиленно ссылаются советские критики. Не зная еще, какой трагедией для многих станет этот указ и какой ужасной окажется судьба многих им воспользовавшихся, но отлично зная суть советской системы, Бунин ограничился немногими, самыми общими и нейтральными словами. А когда, обыгрывая эти слова, просоветская газета «Советский патриот» попыталась несколько пережать (как пережимают и советские критики теперь), Бунин не выдержал и, рискуя поставить под сомнение все возможные выгоды, сразу же выступил с опровержением, в котором раскрыл даже и то, что заявление носило, в общем-то, вынужденный характер. Опровержение это, по правилам свободной печати, опубликовал всё тот же «Советский патриот», 5 июля 1946 года, и ввиду той исключительной важности, какую придают интервью Бунина советские критики, привожу его целиком: