Неизвестный Бунин

Второй. На протяжении всей книги Мальцев не раз обращается к психологическим открытиям Бунина, точнее, к актуализации Буниным определенных психологических особенностей человеческого жизневосприятия; в этих главах данная проблема рассматривается на материале ранних бунинских рассказов (прежде всего это «На хуторе», «На Донце», «Перевал» и т. д.). Среди таковых особенностей Мальцев называет: 1) невозможность синхронного переживания и осознания каждого конкретного мгновения жизни («Пока живешь – не чувствуешь жизни» – фраза из юношеского письма Бунина); 2) ощущение жизни как сна, «самодовлеющая самодостаточность жизненных процессов, в основе своей животно-растительных» (с. 48); 3) открытие Буниным «эмоциональной синхронности разных чувств» (с. 82), психологической антиномичности человеческой души, что на уровне стилистики выражается в обилии оксюморонов и типично бунинских контрастно составленных эпитетов, наречий и словосочетаний («печально-веселые песни», «грустно-празднично», «ужас восторга» или «сладкая мука счастья»). Позднее эти новаторские для русской литературы черты бунинского психологизма (ср. по контрасту «диалектику души» Л. Толстого) получили развитие в таких шедеврах писателя, как «Солнечный удар», «Чаша жизни», «Митина любовь» и т. д.

Третий момент – историко-литературного свойства. Перечисляя испытанные Буниным влияния и представляя панораму культурной жизни Москвы и Петербурга 1900-х гг., автор затрагивает многие темы, которые, взятые по отдельности, уже не раз становились предметом специального изучения, как то: Бунин, Толстой и толстовство, Бунин и Чехов, Бунин и «Знание» и т. д. Но в отличие от двухчастных сопоставлений, здесь эти вопросы рассматриваются комплексно. Авторская задача состоит в том, чтобы обозначить место Бунина в многообразии художественных явлений рубежа веков, сориентировать по отношению к ним читателя и определить бунинскую «валентность». Тогда и восприятие Бунина как наследника русских классических традиций обретает историческую плотность и конкретность.

При этом Бунин представляется Мальцеву фигурой, недооцененной современниками, главным действующим лицом литературного процесса уже на рубеже 1890—1900-х гг. Он на голову выше всех, даже Чехова. «Чехов тусклее, рационалистичнее, он традиционно психологичен и моралистичен» (с. 95) – эти слова в устах автора книги имеют в том числе и оценочный смысл, и это несправедливо. Значительно хуже дело обстоит с Горьким. Его отношения с Буниным, точнее, то, как представляло эти отношения советское литературоведение, вызывает у Мальцева совершенно понятную, но все-таки слишком болезненную реакцию. Исследование такого уровня могло бы обойтись без сравнения Горького с Потапенко (с. 78)[34]. Хотя переломить неверное, десятилетиями утверждавшееся положение вещей, без всякого сомнения, было необходимо.

Что касается советских литературоведов, то этот образ, когда собирательный, когда поименный, не раз возникает на страницах книги и не вызывает у Мальцева (за немногими исключениями) никаких добрых чувств. При тех выводах, которые делаются в книге, при способе рассмотрения, в ней принятом, «фигура умолчания» была бы, быть может, красноречивее самой блистательной полемики. Однако полемичность – выбор исследователя, его ответ социологизированному буниноведению и потому достойна уважения.

Наконец, перечень отрицательных персонажей этой работы не будет полон без современной Бунину критики, особенно прогрессистской, и современного Бунину читателя, в угоду которым, по мнению Мальцева, художник зачастую вынужден был отказываться от смелых, новаторских идей (с. 65). Только после тяжелого внутреннего и творческого кризиса (1897–1900) Бунин «обретает наконец свое собственное писательское лицо и освобождается от конформизма» (с. 73). Вершинными произведениями Бунина этой поры становятся поэма «Листопад» и рассказ «Антоновские яблоки» (оба 1901), стилистику и сюжетную структуру которого Мальцев подробно анализирует (с. 86–88).

Концептуальным ядром исследования, безусловно, следует признать пятую главу – «Модерность». Соотношение творчества Бунина с модернизмом (и соответственно с реализмом) представляет собой одну из важнейших, если вообще не важнейшую, и наиболее актуальную на сегодня проблему в буниноведении. Противоречивые суждения на этот счет: Бунин-реалист (чаще) и Бунин-модернист (в первую очередь, символист – реже) – и поныне удивительным образом соседствуют друг с другом. Разница между ними несколько сглаживается всё нарастающей тенденцией, согласно которой считается, что Бунин осуществил своего рода «модернизацию реализма». Однако удовлетворительной ясности в этом вопросе, если таковая в принципе возможна, пока не наступило. Так или иначе, Мальцев не просто констатирует проблему, а решает ее на большом материале и на разных уровнях – ярко, убедительно и красиво.