Неизвестный Де Голль. Последний великий француз

И затея имела успех, хотя довольно кратковременный. Все дело заключалось в психологии толпы, привыкшей за годы войны ассоциировать личность де Голля с борьбой за спасение родины. Потребовалось немало времени, чтобы понять подмену слов и явлений: де Голль был тот же, а борьба совсем иная, а родину просто и не требовалось спасать, особенно такими способами. Причем, пустив в ход пропагандистскую машину, нагнетавшую тревожные ощущения неминуемого страшного вторжения, помощники де Голля настолько увлеклись, что и сами оказались в плену собственной мистификации.

Сотрудники де Голля, которых прозвали «императорской гвардией», прежде всего полковник Реми и Жак Сустель, разработали, например, детальный план эвакуации из Франции генерала с семьей и штабом ближайших помощников в случае начала войны. В этот момент из Парижа в Коломбэ по телефону «40 – Шомон» предполагалось передать закодированную условную фразу. Немедленно специальная группа доставляла генерала и его свиту на аэродром СенДизье, где его летчик времен войны майор Раймон всегда держал наготове самолет. Затем предстоял полет. Но куда? Англия в новых условиях казалась слишком близкой. В Швейцарию, где брат де Голля Ксавье был консулом? Но Швейцария наверняка окажется оккупированной. Намечалось лететь в Африку или Канаду. Оттуда должен был вскоре прозвучать новый призыв «18 июня». Де Голль скептически выслушивал все эти предложения, не высказывая ни одобрения, ни порицания. Однажды, читая очередной конфиденциальный доклад о новом обострении международной обстановки и о близком вторжении, де Голль заметил: «Сталин может, конечно, нанести удар. Франция будет быстро оккупирована и казаки дойдут до Атлантики… Но, спрашивается, почему Сталин до сих пор не бросил свои танки и парашютистов на Европу?..»

Работники секретных служб РПФ вошли в такой азарт, что на всякий случай привезли в «Буассери» пулемет, упакованный в деревянном ящике. Узнав об этом, генерал в отчаянии воздел руки к небу: «Это смешно!.. Уж дайте мне лучше танк! Прекратите все это, я вас прошу!»

Но чем же всетаки оказалась РПФ в своей сущности, если отбросить пропагандистскую мишуру и претензии на роль всенародного объединения? Выяснилось, что РПФ вопреки рекламе надпартийности была партией, хотя и весьма своеобразной, которая объединяла в основном консервативные средние слои, крестьян, торговцев, городских мелких буржуа. Когда РПФ стала выступать на выборах, она получила поддержку избирателей, обычно голосовавших за правых. Самое любопытное, что истинную социальную природу РПФ раскрыло отношение к ней бывших вишистов. Они как будто только и ждали ее появления, чтобы включиться в политическую жизнь. Что их потянуло в это «новое Сопротивление»? Еще в самом начале, сразу после освобождения Парижа де Голль стал удивлять многих снисходительным отношением к недавним злейшим врагам. Он помиловал Петэна, приговоренного к смерти, требовал милосердия, мягкости к коллаборационистам. По сравнению с огромными жертвами гестапо и Виши число и мера наказаний оказались ничтожными. В маленькой Бельгии с населением в 8 миллионов человек посадили 50 тысяч предателей, во Франции с ее 40 миллионами—39 тысяч. Что касается чистки административных органов, то почти никого не уволили. К тому же такие характерные особенности Виши, как антипарламентаризм, вражда к партиям, клерикализм, особый национализм в духе Морраса, очень походили на аналогичные тенденции РПФ. В результате коллаборационисты стали участниками «нового Сопротивления», возглавляемого к тому же самим де Голлем.

Основная политическая линия РПФ, направленная на замену парламентской демократии авторитарным режимом, в сочетании с остальными особенностями РПФ делала ее наследницей очень старых и хорошо известных традиций. Крупнейший социолог того времени Андре Зигфрид писал об РПФ: «При Четвертой республике роялизм, или, точнее говоря, бонапартизм, продолжает существовать уже не в форме правых партий, а в форме антипарламентаризма или авторитарных тенденций».

Говоря о социальной природе РПФ, нельзя пройти мимо еще одной характерной детали, начисто опровергающей заявление Мальро о том, что «РПФ – это люди метро». В эффектных речах де Голля трудно найти отзвук забот, волновавших тогда народ, заполнявший в часы пик станции парижского метрополитена. Он не касался вопросов цен, зарплаты, не выступал против спекулянтов, засилья монополий, хотя и призывал к «социальной справедливости». Если бы он поступал иначе, то вряд ли бы крупные банки и монополии давали деньги на пропаганду РПФ.