Неизвестный Де Голль. Последний великий француз

О традиционном «пушечном величии», основанном на превосходстве в материальной силе, нечего было и думать. Генерал де Голль надеялся вернуть Франции величие, добившись преобладающего морального авторитета. «Чтобы пользоваться международным авторитетом, – говорил он, – нет необходимости быть огромной страной». Для этого, по его мнению, надо было прежде всего обладать полной, максимально возможной независимостью. Поскольку характер де Голля больше всего соответствует этой тенденции, внешняя политика Франции должна стать его личной политикой, направляемой его волей. Дух независимости, сила характера, всегда отличавшие его, должны служить величию Франции. «Характер., – говорил де Голль, – это прежде всего способность пренебрегать недовольством, возражениями своих союзников». Он хорошо знал, что среди современных ему политических деятелей западного мира в этом отношении у него нет соперников. «Только мы способны, – говорил генерал, – сказать «нет» американскому протекторату. Ни немцы, ни итальянцы, ни бельгийцы, ни голландцы не скажут «нет». Лишь мы одни можем это сделать, и в этом наш долг». Особенно мало стремления к независимости он усматривал у англичан. Он не забывал, что даже сам Черчилль советовал ему когдато «сгибаться» перед американцами. «Великобритания имеет слабых королей. Есть еще видимость, обычаи., королевские традиции, английские институты. Но все это в счет не идет. Руководители склонны к унизительному самобичеванию». Он саркастически говорил о наиболее крупных и авторитетных руководителях Западной Европы: «Что бы ни говорили о них и что бы они сами ни воображали, все эти почтенные люди думают только о своей карьере. Им в высшей степени наплевать на свои страны».

Что касается де Голля, то он ни в какой степени не мог, подобно им, наплевать на Францию. Увы, перед тем как де Голль пришел к власти, на Францию плевали другие, и она была, по его мнению, просто американским сателлитом. Решимость положить этому конец явилась смыслом внешней политики де Голля. Конечно, высокомерное презрение к слабохарактерным партнерам (высказываемое, разумеется, в узком кругу) вряд ли могло помочь его замыслам. Де Голль пускает в ход целый арсенал разнообразных дипломатических приемов – от лести до шантажа, от убеждения до угроз. Тонкий расчет, симуляция, выдержка, хладнокровие и, конечно, молчание, внезапно сменявшееся страстными патетическими заявлениями, – все это далеко не полный перечень практических приемов голлистской дипломатии. Генерал был мастером психологической игры. Но главное, что всегда скрывалось за внешне эмоциональными, облаченными в великолепную риторику внешнеполитическими декларациями де Голля, состояло в его глубочайшем политическом реализме. Это был маккиавеллизм высшего класса. В политике неуместна сентиментальность, здесь совершенно необходим трезвый цинизм – этому он откровенно учил своих сотрудников. Генерал любил повторять слова Ницше о том, что государства – это «хладнокровные чудовища». Однажды на заседании правительства Кув де Мюрвиль заговорил о «государствах, дружественных Франции…» Де Голль немедленно прервал его: «Господин министр иностранных дел, государство, достойное этого имени, не имеет друзей!»

На первый взгляд эта фраза кажется по меньшей мере парадоксом. Но смысл становится понятным при ее сопоставлении с высказываниями де Голля времен войны: «Наши союзники являются также нашими противниками»; «Война – против наших врагов. Мир – против наших друзей»; «Союзники – это иностранцы. Завтра они могут стать врагами». Так де Голль доводил до конца важнейший для него принцип национальной независимости.

Взяв власть в свои руки, генерал де Голль начал борьбу за возрождение независимости Франции путем постепенного движения к… предоставлению независимости Алжиру. Пока продолжалась война, внешняя политика де Голля неизбежно оставалась скованной ее прямыми и косвенными последствиями. Поэтому решение алжирской проблемы служило в первые годы Пятой республики, по существу, главным выражением его внешней политики. Только после Эвианских соглашений эта политика получает полный размах. Но все же и до 1962 года голлистская дипломатия во всех вопросах оказалась значительно активнее дипломатии Четвертой республики. Особенно важно, что намечались изменения ее некоторых важнейших принципов, хотя пока шли лишь поиски, зондирование, проверка методов, маневрирование, словом, становление внешней политики де Голля. В ней все яснее обнаруживаются те же самые особенности, что и в его политике в 1940–1946 годах. Собственно, в 1958 году он начал с того, к чему тщетно стремился во время войны, то есть с попытки попасть в закрытый «клуб великих».