Неизвестный Де Голль. Последний великий француз

После разговора с Рейно де Голль встретился в отеле «Монтре» с английским послом Кэмпбеллом и генералом Спирсом. Де Голль сообщил послу, что он немедленно летит в Лондон. Вмешался Спирс и заявил, что самолет, на котором де Голль прилетел в Бордо, может быть использован только с его ведома. Де Голль вспоминал впоследствии: «Он хотел изобразить дело так, что самолет прибыл к нему… Это была наглая ложь». Пришлось звонить Черчиллю. В конце концов вылет назначили на утро следующего дня.

Спирс был руководителем Интеллидженс сервис во Франции, и ему Черчилль поручил подобрать и перебросить в Англию политического деятеля, которого можно было бы использовать как руководителя эмигрантского правительства свободной Франции. Он, естественно, уже знал о намерениях де Голля. Но эта кандидатура не нравилась Спирсу, ибо он считал де Голля недостаточно авторитетным и предвидел трудности, которые возникнут изза слишком претенциозного поведения генерала. Держа де Голля в резерве, Спирс искал более солидную кандидатуру. Поэтому, когда де Голль, после разговора с Рейно, потребовал немедленного отлета, Спирс под разными предлогами постарался задержаться в Бордо. Он настоял на том, что вылет состоится только на другой день. Ночью Спирс отправился к министру внутренних дел Жоржу Манделю, активному противнику перемирия. Он горячо уговаривал его лететь в Лондон. Мандель соглашался в принципе, но не хотел, чтобы его отъезд походил на бегство, и обещал добраться до Англии самостоятельно через несколько дней.

Что касается де Голля, то ему предстояло провести в Бордо целую тревожную ночь. Необходимо было соблюдать крайнюю осторожность, ибо Петэн и Вейган, уже получившие власть, вряд ли отпустили бы его в Лондон. Опасаясь ареста, он даже думал ночевать на борту английского крейсера. В полночь он появился в университете, где разместилась его канцелярия. Де Голль не спал всю ночь, напряженно обдумывая свое решение. Он шел на полный разрыв с прошлым и собирался действовать наперекор традициям и нормам, обычным для людей его происхождения и среды. Ведь завтра его назовут перебежчиком, дезертиром, бунтовщиком. Но он надеялся на историю: она произнесет окончательный приговор. Все зависит от того, кто победит в мировой войне. Он был уверен в неизбежности поражения Германии и победы Англии, к которой наверняка присоединятся Америка и Россия… В ночных сумерках де Голль стоял между колоннами префектуры Бордо с одним из своих сотрудников. Неожиданно, как бы разговаривая сам с собой, он уверенно произнес: «Все совершенно ясно, немцы проиграли войну. Надо возобновить битву».

Наконец наступило утро. Де Голль с лейтенантом Курселем и английским генералом Спирсом прибыли на аэродром. Последние напряженные минуты на французской земле. Но вот самолет в воздухе. Стоило де Голлю задержаться еще на несколько часов, и его судьба могла бы быть иной. Вейган, получив власть военного министра, первым делом спросил, где де Голль. Он пришел в ярость, когда узнал, что генерал улетел в Лондон. Вейган приказал арестовать его, но самолет уже пересек ЛаМанш.

«Мы пролетели над ЛаРошелью и Рошфором, – вспоминал де Голль. – В этих портах горели суда, подожженные немецкими самолетами. Мы прошли над Пемпоном, где находилась моя тяжело больная мать. Лес был окутан дымом: это горели взорвавшиеся склады боеприпасов. Сделав остановку на острове Джерси, после полудня мы прибыли в Лондон… Я, одинокий и лишенный всего, чувствовал себя в положении человека на берегу океана, через который он пытается перебраться вплавь».

18 июня

Де Голль прилетел в Лондон через два часа после того, как радио передало из Бордо выступление маршала Петэна: «С болью в сердце я говорю вам сегодня о том, что надо прекратить борьбу. Сегодня ночью я обратился к противнику, для того чтобы запросить его, готов ли он искать вместе со мною как солдат с солдатом, после борьбы и сохраняя честь, средства положить конец военным действиям».

Это была самая позорная в истории Франции капитуляция. Одряхлевший маршал, который, как с восторгом свидетельствовали его поклонники, сохранял в течение нескольких часов в день, особенно утром, «совершенно ясный ум», призвал бросить оружие и бежать с поля битвы в то время, когда враг наступал и с ним еще не было заключено никакого соглашения об условиях прекращения огня. Этот старец однажды сказал Лавалю: «Понастоящему я любил в жизни две вещи: пехоту и любовные утехи». Не удивительно, что он так легко бросал Францию под ноги Гитлеру, писавшему в «Майн кампф», что «Франция должна быть уничтожена».