Неизвестный Де Голль. Последний великий француз

Если до этого де Голль и мог испытывать какието колебания, то теперь для них не оставалось места. Он окончательно утвердился в своем решении отвергнуть принцип дисциплины, повиновения, почтения к законной иерархии, то есть все то, что служило основой прочности, незыблемости французского государства. Де Голль следовал велению своей совести, говорившей ему, что все это отныне превратилось в фикцию. Если раньше он видел выполнение долга в подчинении людям, являвшимся носителями власти государства, то теперь своим долгом он считал отказ от этого подчинения. Человек, который с юных лет полагал, что «смысл жизни состоит в том, чтобы свершить во имя Франции выдающийся подвиг», который верил, что наступит день, когда ему «представится такая возможность», дождался своего часа на пятидесятом году жизни. Он оказался единственным французским генералом, единственным членом последнего законного правительства, который открыто, решительно, бесповоротно осудил предательство и стал бороться против него.

Никакая самая пристрастная критика де Голля, никакой самый критический анализ его действий и их мотивов не могут заслонить того факта, что для человека его происхождения, воспитания, среды и свойственных ей предрассудков он совершил выдающийся подвиг, который сразу превратил его в личность, из ряда вон выходящую. При этом он, конечно, не отрекался от своего класса, от своей социальной среды, от ее интересов. Нет, он лишь проявил исключительно глубокое и дальновидное понимание этих интересов. Он также нашел форму их соединения с национальными интересами, тогда как глубоко родственные ему по природе, по духу люди ради сохранения своего классового господства в замешательстве совершенно порвали с ними. Тем самым они создали еще большую угрозу своему господству.

Глубинная сущность поведения де Голля заслонялась сложнейшей путаницей обстоятельств, случайностей, расчетов, противоречий. Практически, в своем повседневном облике его действия чаще всего были не оченьто близки к тем возвышенно романтическим фразам, в которые он облекал их в своих речах, а впоследствии в «Военных мемуарах». В них гораздо легче обнаружить холодный расчет, цинизм, интригу, личные притязания, компромиссы отнюдь не принципиального характера, а главное – классовую пристрастность. Тем не менее деятельность де Голля в глазах большинства французского народа выглядела на фоне глубочайшего морального падения Виши своеобразной реабилитацией класса, представителем которого он был. Она создала де Голлю возможность небывалого взлета, принесла ему исключительный авторитет и влияние. Но это не пришло к нему само по себе. Он должен был проявить много личного мужества, терпения, выдержки, напряжения, упорства, целеустремленности. Та самоуверенность, с которой он решительно взял в свои одинокие руки национальное знамя Франции, многим показалась вначале какойто нелепой трагикомедией. Но она приобрела совсем иное значение, после того как он сумел пронести его сквозь ураган борьбы, трудностей, препятствий, непонимания и вражды.

Для роли, которую он избрал, Шарль де Голль был подготовлен всеми особенностями своей личности и своей биографии: от первых проявлений мальчишеской самоуверенности и наивной веры в свою «счастливую звезду» до глубокого убеждения в своей способности быть человеком действия, портрет которого он нарисовал в книге «На острие шпаги», утверждался своеобразный и сильный характер. Он выражался в многолетней борьбе против господства официальной военной доктрины, в отказе от примитивного конформизма, от банальной карьеры, в способности презреть преходящие личные успехи ради туманной возможности продвижения к вершинам власти и действия. Такие личные качества, как расчетливая смелость, широта взглядов, уверенность в себе, холодный, трезвый ум в сочетании с экзальтированной страстью к великому действию, сделали его исключительно пригодным для исполнения роли выразителя интересов буржуазной Франции в один из самых критических моментов ее истории. Это сумел уловить своим изощренным умом и редкостным чутьем такой выдающийся руководитель и вождь британского империализма, каким был Уинстон Черчилль. Он сказал о де Голле во время встречи в Туре: «Вот коннетабль Франции!» Он пренебрег мнением чиновников из Форин оффис и Интеллидженс сервис, которые встретили де Голля отнюдь не с распростертыми объятиями. Они не хотели обострять отношений с правительством Бордо и считали, что если уж создавать французское правительство в изгнании, то из более солидного материала. Ведь они привыкли иметь дело с «законными» эмигрантскими правительствами, которых много собралось в лондонских отелях. Безвестный генерал с весьма странными манерами совсем не напоминал им любезных французских министров обычного типа. Они предпочитали более покладистых партнеров. Значительно выше котировались кандидатуры Манделя, Рейно, Даладье, французского губернатора в Марокко Ногеса, адмирала Дарлана и других.