Неизвестный Есенин. В плену у Бениславской

А ты думал — я тоже такая,

Что можно забыть меня,

И что брошусь, моля и рыдая,

Под копыта гнедого коня…

И знать, что вместо нежного я могу сказать другое, злое и чуждое, и не бессознательно, а так, рассчитав, бросать камни. От этого больше любишь…».

Дни и ночи тревожных раздумий

Нерадостной была у Галины встреча Нового, 1922 года. Ни поздравлений от любимого, ни встреч с ним. Постоянно думала о любовной связи Сергея Есенина с Айседорой Дункан. Не верила, что это надолго. Ревность душила ее.

1 января 1922 года записала в дневнике: «Хотела бы я знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Ей-богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда! Можно великолепно владеть, управлять собой, можно не подать вида, больше того — можно разыграть счастливую, когда чувствуешь на самом деле, что ты вторая; можно, наконец, даже себя обманывать, но все-таки, если любишь по-настоящему — нельзя быть спокойной, когда любимый видит, чувствует другую. Иначе значит — мало любишь. Нельзя спокойно знать, что он спокойно кого-то предпочитает тебе, и не чувствовать боли от этого сознания. Как будто тонешь в этом чувстве. Я знаю одно — глупостей и выходок я не сделаю, а что тону и, захлебываясь, хочу выпутаться, это для меня ясно совсем. И если бы кроме меня была еще, это ничего. Если на то — очень, очень хорошо. Но т. к. она передо мной — и все же буду любить, буду кроткой и преданной, несмотря ни на какие страдания и унижения».

Встреча с Есениным состоялась в конце января. Галина и Яна пришли в «Стойло Пегаса». Увидели возбужденного Сергея, который не скрывал радости от выхода книги «Пугачев», раздаривая ее с автографами близким друзьям. Карандашом написал дарственную и Бениславской: «Милой Гале. Виновнице некоторых глав. С. Есенин. 1922, январь». Вначале написал 1921 год, но одумался и исправил на 1922-й.

Затем надписал дарственную Я. Козловской: «Любезной Яне, исправительнице неровностей этой поэмы. С. Есенин. 1922, январь». Эта была заслуженная похвала. С. Есенин иногда читал Яне отдельные фрагменты поэмы, порой советовался с ней во время работы над текстом, выслушивал ее мнение. Яна была опытным редактором, языковые промахи замечала.

Встреча с Есениным прошла в нескрываемой спешке. Казалось, что он хотел только выполнить какую-то формальную обязанность. Его торопливость и быстрый уход Галина восприняла как неизбежное прощание с нею. Дома записала в дневнике, что не только она, но и Яна полученные дарственные на «Пугачеве» оценили как «прощание и последнее «на память». С этим он проводил нас и поехал к Дункан».

Яна пыталась успокоить Галину, советуя не относиться к таким расставаниям серьезно. «Уж не девочки мы и не сырые», — сказала она, сочувствуя подруге.

Может быть, она и права. Но как забыть, что между ними было. Разве можно мгновенно вычеркнуть из жизни март и август 1921 года, самое лучшее в ее жизни время. Разве забудешь те минуты, когда в Политехническом музее возбужденная чтением стихов публика гремит: «Есенин!», а тебе кажется, что это зовут и тебя, так как невозможно было отделить свою радость от его.

Галина вспомнила, как он провожал ночью домой. Тихо, нежно, тепло. Чувствовалось, как пауки по стенам домов ползали. Может быть, Есенин такие проводы забыл, но она не может их выбросить из своей памяти.

Да, Яна права — детство давно прошло. Нужно и эту разлуку пережить. Дома свои мысли, чтобы от них избавиться, доверила дневнику. 31 января запись начала с четверостишия, а потом писала то, о чем много думала и передумала в одиночестве:

«Книга юности закрыта

Вся, увы, уж прочтена.

И окончилась навеки

Ясной радости весна…

Да, уж закрылась, и закрылась еще в том году, а я, непонятливая, сейчас это увидала! Знаю, все силы надо направить на то, чтобы не хотелось ее читать опять и опять, снова и снова, но знаю: «только раз ведь живем мы, только раз». Только раз светит юность, как месяц в родной губернии. И не вернуть никакой ценой того, что было. А была светлая, радостная юность».

Галина задумалась. Перечитала. Неужели же все этим и закончится! Она же еще молода, вся жизнь впереди!

«Ведь еще не все кончено, — продолжала писать в дневнике, — еще буду жить и, знаю, буду любить, и еще не один раз загорится кровь…»

Опять задумалась. Не самообман ли это? Нужно честно смотреть правде в глаза. И все же она знала, что так любить, как любила она Есенина, уже никого не будет, поэтому продолжала дневниковую запись:

«…но так, так я никого не буду любить, всем существом, ничего не оставив для себя, а все отдавая. И никогда не пожалею, что так было, хотя чаще было больно, чем хорошо, но «радость — страданье одно», и все же было хорошо, было счастье, за него я благодарная…»